Дмитрий Дивеевский - Ось земли

– Разве у Николая Второго были шансы победить?

– Если бы он до 1905 года подавил оппозиционную прессу, поголовно связанную с еврейским капиталом, он бы сумел навести стране порядок. Но царь, напротив, предоставлял своим смертельным врагам все больше и больше свободы. Они же никаких правил игры не соблюдали и уничтожили его.

Повторю: насколько убедительные доказательства враждебной деятельности оппозиции добыл НКВД – меня не очень беспокоит. Тот, кто за ними стоит – международный финансовый интернационал, является историческим и неисправимым врагом нашей страны и я давно понял, что он ведет борьбу самыми грязными и подлыми методами. В белых перчатках его не одолеть.

– Хорошо, позвольте задать Вам другой вопрос. Скажите, почему, если Вы знаете, что Ваше дело предадут новые политики, Вы так последовательно строите пролетарскую империю?

– Да, предадут, хоть и трудно с этой мыслью смириться. Но дело в том, что русская судьба – это не мой каприз. Я надеюсь, что уловил линию русской судьбы. Россия предназначена для мировой роли. Ее нельзя ставить в ряд заштатных притворных демократий, это не ее место. Те предатели, которые наше государство разрушат, сделают это по своей слепоте. Они как раз и будут приспосабливать Россию к задворкам Европы. Думаю, что финансовый интернационал поймает их на демократическую приманку и они приведут страну к катастрофе. Но наша страна с ролью задворков Европы не сможет смириться самой сутью своей и обязательно стряхнет с себя эти тряпки. Она будет превращаться в мировую державу и мой опыт пригодится.

– Вы верите в глобальную роль России?

– Я надеюсь, что хорошо знаю русского человека. В его душе живет понимание неотмирности собственной роли на этой земле. Это одна из его коренных черт. От нее русские становятся самой стойкой и творческой породой людей. Как же ей не стать опорой человечества?

Когда профессор вышел из кабинета Сталина, он увидел Порфирия, который от волнения покрылся потом и возбужденно трусил по помещению взад и вперед. Он повлек Александра Александровича за рукав из приемной, и миновав посты охраны, вывалился вместе с ним на площадь перед дворцом.

– Ну, ты меня испугал. Как ты мог, сумасшедший! Да ты знаешь, чем дело могло кончиться?

– Успокойтесь Порфирий Петрович, что Вы так трясетесь?

– Как же не трястись, милый мой, ведь ты у вождя побывал! У самого Иосифа Виссарионовича! Это же историческое событие. Я бы не смог! Убей меня Бог лаптем, не смог бы. Ну, о чем говорили?

– Интересный получился разговор. Я не скрывал своего происхождения, а он мне сразу поверил и это его не смутило.

– Ну, говори быстрей, что он про перестройку сказывал?

– Конкретно ничего. Сказал только, что его империю разрушат, а потом новую построят.

– Ага! Видишь! Я прав был. Сталин ленинский западный проект к чертям похерил и свой построил. А потом его стройку опять западный проект одолел. А он говорит: недолго музыке играть, недолго Мишке танцевать. Опять сталинская стройка возродится. Только другой вождь придет. Правильно?

– Не знаю, не знаю. Уж чего не хочется опять увидеть, так это вездесущего носа НКВД и прочих прелестей.

– Ну, мы об этом уже говорили, этого нельзя допускать. Обязательно все копировать, что ли? Я же про другое талдычу, понимаешь? Сегодняшние ваши правители чего хотят? Хотят, чтобы Россия как другие была. Как Германия, как Франция, как еще какая-нибудь европейская страна. Но это же невозможно! Невозможно, профессор, дорогой! Сталин это понимал, народ это понимал, а вы сегодня понимать не хотите! Они свою державу строили, ни на что не похожую, а вы уподобляетесь. Из этого уподобления обязательно получится прогнивший сверху донизу уродец. Просто голова у меня раскалывается от того, что такие простые вещи приходится доказывать.

– Эко ты Порфирий расходился, успокойся. Все вернется на круги своя.

– С такими, как ты, вернется! Поступки надо совершать, бороться за свои убеждения а не в бороде копаться. К Иосифу Виссарионовичу без меня прорвался! Как ты меня обошел, черт косматый, признавайся, почему я не в курсе был?

– Обошел и обошел. Надоела мне твоя опека. Водишь меня за руку как малолетнего и никуда не пускаешь. Почему не пускаешь никуда, а?

– Не дозрел ты еще до настоящих встреч, профессор. Мозги у тебя зеленые, в классовой борьбе ни черта не смыслишь. В общем, типичный социал-демократический примиренец. Прямо скажу, примиренец несчастный. Тебя еще долго на помочах водить надо.

– Слушай, сводник заведения господина Мосина! Я терплю-терплю да и дам тебе по физиономии. Просто доконал меня своими издевательствами!

– Попробуй, дай, дохлятина немецкая! Я из тебя быстро котлету по-киевски сваляю. Тоже мне, нашел, кого защищать. Кровососов, жуликов, мироедов. Иди отсюда, всплывай на свою Грюне штрассе и не прилетай ко мне больше. Надоел со своим блеяньем.

Профессор обиженно фыркнул и воспарил в Дрезден. Порфирий достал его до самых печенок.

Привычный мир канул в прошлое. В голове и в душе Воли творилось невообразимое. Хотя первым и главным было тело, которое страстно ждало каждого приезда Колоскова. Воля была не в состоянии упорядочить в сознании происходящее, в ее голове носились сумасшедшие мысли, несовместимые ни с собственным положением ни с положением ее возлюбленного. Плоть ее страдала от нетерпения, душа горела любовным пожаром. Она уже представляла себя женой Владимира Дмитриевича и построила в голове целый семейный мир совместно с ним. Однако Колосков приезжал в Ветошкино не чаще раза в неделю, а бывало и реже. Для молодой девушки такие длинные перерывы казались вечностью и каждая встреча выливалась в мешанину из любовных признаний и слез. Чувства Воли углублялись, а Колосков уже опомнился от первого беспамятства и стал думать, как выходить из ситуации. Для него, крепкого семьянина и партийного руководителя, продолжение романа было опасным. Девушка определенно, теряла над собой контроль, и чем дальше это будет продолжаться, тем вероятнее были непредсказуемые поступки с ее стороны. Хуже того, если поползут сплетни о его связи с несовершеннолетней Хлуновой, то это такой скандал, который ему встанет дороже дорогого. Для него разбирательство грозило как минимум потерей поста, к которому он поднимался немалым трудом. К тому же, Колосков никогда не думал разводиться со своей женой, которая была сильнее его характером и умела совершать решительные поступки. Сама мысль о том, что Лариса Николаевна узнает об измене, бросала его в дрожь. Пуще огня Колосков боялся беременности Воли, что было весьма вероятно, потому что они никак не предохранялись и появление дитя регулировалось лишь Божьей волей. Постепенно Колосков избрал простую тактику затягивания свиданий и стал появляться в Ветошкине все реже и реже. Правда, свои появления он обставлял как полагается: привозил подарки, вел себя исключительно нежно, но от внимания Воли не ускользнуло и то, что он совсем перестал говорить о своих чувствах. Девушка не спала по ночам, пытаясь понять, что происходит. Она перебирала всякие варианты поведения, хотя все они были наивными. Воля и представить себе не могла, какими цепями Колосков прикован к семье и какие последствия для него может иметь их роман. Но постепенно в ней заговорил голос, который достался ей по крови. «Надо действовать, надо бороться за себя» – шептал ей этот голосок. День ото дня он становился все навязчивее и настал момент, когда доведенная до отчаяния Воля решила действовать. Однажды, в один из дней позднего августа она оказалась в квартире Колоскова, когда там находилась только Лариса Николаевна. Добродушная и хлебосольная женщина приветливо встретила девушку, усадила за стол и стала собирать угощение. Однако Воля не была настроена на задушевный разговор. Она сидела насупившись, уставив глаза в одну точку.