Карина Шаинян - Игра. Змеиный остров

Когда солнце коснулось поверхности Сиамского залива, работа была уже сделана, и сделана хорошо. Дима отряхнул с ладоней песок, полюбовался результатом — пожалуй, лучше с его нынешними возможностями не получится. Аккуратно. Даже изящно. Не без остроумия. Прекрасно сделано. Дима довольно улыбнулся сам себе. Теперь оставалось только ждать.

Тропический закат прогорал быстро, как сухой плавник, и поверхность крошечной, окруженной манграми бухточки уже подернулась тревожными серыми тенями. Был прилив; волны несли с собой мелкий ракушечный песок. Дима сполоснул руки в прозрачной парной воде, поплескал на испачканные колени, стараясь не взбаламутить обманчиво прикрытый тонким песчаным слоем ил. Облизнул губы — язык был как наждачная бумага, пересохший и какой-то толстый.

В глубине острова крикнула птица. Дима несколько секунд прислушивался, сам не зная зачем. Как он ни старался успокоиться, стремительное приближение темноты пугало его. Ночь была полна теней и шорохов, и иногда Диме казалось, что этот необитаемый остров — не такой уж необитаемый. В воде что-то плеснуло — то ли лягушка, то ли илистый прыгун… Дима включил фонарик и тщательно обшарил лучом палую листву вокруг старого, просоленного бревна, выброшенного на берег давним штормом. Что-то длинное блеснуло у самой босой ступни — сердце пропустило удар. Стараясь не дышать, Дима мучительно медленно шагнул назад, надеясь, что там, куда он ставит ногу, нет ничего, кроме песка. Направил луч фонарика в точку, где только что стоял, и с шумом выпустил воздух. Всего лишь ветка. Длинная, с гладкой, блестящей корой ветка.

Он присел на бревно, подпер голову руками. Надо ждать. Эту ночь и, может быть, следующую. Как же хочется пить… Тело зудит от морской воды, и глаза сухие настолько, что даже моргать неприятно — каждый раз кажется, что кристаллики соли со скрежетом царапают роговицу.

Дима смотрел, как у горизонта догорают последние отблески солнца. Небо наливалось темнотой; еще немного — и на горизонте встанет призрачное электрическое зарево Сиануквилля, а чуть левее и ближе — отдельный тусклый костерок огней Кох-де-Коля. Ближе к полуночи море покроется зелеными и белыми фонарями рыбацких лодок, вышедших на морской лов. Жаль, что они никогда не заходят на Кох-Наг.

С моря дул легкий бриз, и Дима с наслаждением подставил ему обожженное солнцем лицо. Глубоко вдохнул солоноватую свежесть — все будет хорошо… Внезапно ветер поменял направление, налетел чуть сбоку, дыхнул горячим воздухом, пропитанным вонью гниющих растений и разлагающейся органики. На источник этих запахов, заболоченную бухточку слева от себя, Дима старался не смотреть. Черт знает, что еще кроется в вязкой толще ее дна. Корни мангровых деревьев похожи на скользкие черные пальцы, впившиеся в ил. Напоминают о чем-то, что Дима хотел бы забыть. Будят мысли о том, так ли необитаемы необитаемые острова…

Снова дохнуло соленым болотом. Дима поймал себя на том, что помимо воли прислушивается изо всех сил. Шепот мелких волн, накатывающих на пляж. Журчание прилива, заполняющего крабьи норы под корнями. Тихий перестук в джунглях позади, — раки-отшельники вылезли из дневных укрытий. Как будто бьются друг об друга леденцы… или зубы.

Под манграми снова плеснуло, громче, чем раньше, как будто уже не илистый прыгун, а намного более крупное животное плюхнулось в воду. Отвратительно чавкнула густая грязь. Вздрогнув, Дима обернулся на звук. Ногти вжались в ладони, оставляя кровавые лунки в пересохшей коже.

Он не увидел ничего, кроме черной массы кустарника. Перенапряженные мышцы расслабились, и Дима шумно выдохнул. Почудилось…

От общей мешанины отделилась темная фигура, четко видимая на сером фоне воды. Дима почувствовал нервное, почти истерическое облегчение — он давно знал, что случится нечто подобное, и теперь тугое, как пружина, ожидание наконец можно было превратить хоть в какое-то действие. Дима привстал, готовый ко всему.

Человек медленно шел прямо на него, пересекая залив наискосок, — каждый шаг его сопровождался чавканьем и бульканьем, но ноги уходили в грязь лишь по щиколотку — там, где Дима проваливался по пояс. Запах болотных испарений и гнилых водорослей усилился. Дима почти задыхался; к вони мангрового болота примешивался другой, сладковатый, знакомый душок, от которого желудок стиснула ледяная великанья рука. Дима попытался сказать что-то — но разбухший язык не слушался.

Человек подошел ближе. Теперь Дима понимал, что это женщина; грязные волосы падали на глаза. Дима видел только щеку — неровную, будто изъеденную то ли ожогом, то ли болезнью… то ли раками-отшельниками, которые все постукивали и поскрипывали в сухих листьях. Он уже все понимал, но еще не верил; бревно за спиной не давало отступить. Не сводя глаз с женщины, Дима двинулся вдоль, и та сразу изменила направление, по-прежнему двигаясь на него по кратчайшей прямой. Остатки мертвенно-серого света, отразившись от моря, упали на изуродованное лицо — и тут Дима узнал ее.

— Ты умерла, — прошептал он. — Ты же умерла!

От крика пересохшее, будто потрескавшееся изнутри горло пронзила боль, и Дима натужно раскашлялся, упав на колени. С дерева шумно сорвалась испуганная птица, и несколько листьев плавно опустились перед ним на светлый песок — листьев темно-красных, как свернувшаяся кровь. Ил чавкнул в последний раз, и женщина вышла на пляж.

— Ты умерла, — безнадежно повторил Дима.

Бежать было некуда.

Пномпень ошарашивал, бил по голове, как тяжелый мешок, набитый чем-то горячим, мягким и влажным. Только что был март, обледенелые тротуары, мрачноватые коридоры общаги — и вот все изменилось. Воздух насыщен незнакомыми, острыми запахами и дымом благовоний. На фоне мутного неба чернеют змеиные клубки проводов. Гомон тысяч смуглых, шумных людей, визг клаксонов, пахнущий перцем и карри пар, поднимающийся от тележек с едой…

Дима ошалело проводил взглядом семью на мопеде — папа за рулем, мама за ним, двое детей чудом пристроились по бокам. Мопед медленно проехал мимо; привязанная к нему сзади черная свинья, невозмутимая, как Будда, вызывающе уставилась на Диму. Он моргнул, потряс головой и снова принялся соображать, как бы ему перейти запруженную транспортом дорогу. Светофоров здесь не было. Правил дорожного движения, кажется, тоже.

Запахи стали насыщенней, воздух — влажнее; еще немного — и он хлынет в легкие, как горячий густой суп. Оглядевшись, Дима понял, что забрел на рынок. Чадящие жаровни, жестяные противни с мелкими ракушками, обсыпанными красным перцем, — Дима постоял перед одним, улыбнулся в ответ на кривозубую ухмылку продавца, усатого и красноглазого, но так и не решился попробовать. Дальше под навесами продавали одежду. Дима купил два кхмерских платка в мелкую розовую клетку — сестре и маме — и стакан тростникового сока. Надо выбираться, пока совсем не одурел от жары. Глупо будет опоздать на место встречи и пропустить самолет в Сиануквилль. Помнится, Дима расстроился, когда услышал, что у них останется всего несколько часов между самолетами на то, чтобы посмотреть столицу Камбоджи. Однако сейчас, через два часа блужданий, он уже был сыт Пномпенем по горло.