Евгений Токтаев - Тени надежд

– Кто мог такое выдумать? И в мыслях не было ехать на Эвбею, что я там забыл?

– Значит, ты остался с Антигоном? Признаться, я удивлен. Тебя же столько связывало с македонским двором.

– Верно, с двором Филиппа и Александра. А Парменион, Антипатр... До них мне не было дела и тогда, теперь же, когда оба они лишь тени в Аиде – и подавно.

– А знаешь, что говорят в Афинах про поход Антигона?

– Уж догадываюсь, что ничего хорошего.

– "Разбойничий набег шайки авантюристов".

– Что, до сих пор так говорят?

– До сих пор.

– Остается лишь посочувствовать Демосфену. Полагаю, ему все труднее дурить головы гражданам афинским столь неумной пропагандой. Нет, дорогой друг, Антигон вовсе не главарь шайки разбойников. Он – истинный вождь! Я несказанно благодарен богам, что мне выпал жребий жить в это славное время. Мы живем в эпоху титанов! Череда несчастливых событий пресекла нить судьбы многих славных мужей, способных вырвать Элладу из болота междоусобиц и повести к великой цели. Ификрат, Филипп, Александр мертвы, но смотри, поход продолжается! Другие люди мгновенно занимают место павших, а это значит, нет никакой случайности в успехах македонян. Случайностью было возвышение Фив при Эпаминонде, но сейчас любой из друзей покойного царя способен продолжить его дело. И продолжает. Как мне не быть в такой момент в первых рядах тех, кто несет свободу эллинам? Как не запомнить их лица, не запечатлеть на века в бронзе? Иметь возможность и пренебречь ею – кощунство. Поэтому я здесь. Что же привело тебя?

Апеллес улыбнулся.

– Ты, верно, не знал – я ведь родился в Эфесе. Много лет назад уехал в Афины, сейчас же, когда моя родина сбросила с себя оковы персидского рабства, я поспешил увидеть ее, обновленную. Признаться, я тоже хотел было ехать в войско Александра, но горестные вести с Граника, последовавшая война с Антипатром, остановили меня.

– Неужели ты расстался с Фриной? Или она все же последовала за тобой?

– Увы, Мнесарет стала слишком капризной и совершенно невыносимой. Она не пожелала путешествовать со мной. Мы расстались. Но я приехал не один, – Апеллес повернулся и поманил невысокую девушку в длинном ионийском хитоне и тонком шерстяном плаще-хлене, наброшенном на голову, скромно стоявшую поодаль.

Девушка приблизилась, бесчисленные складки хлены мягко качнулись в такт ее движению.

– Позволь представить тебе, почтенный Лисипп, приемную дочь Мнесарет, Таис.

– Таис? – поднял бровь скульптор, – я наслышан о тебе. Не только в Афинах говорят, что в танце ты способна посрамить Харит.

– Ее и называют четвертой Харитой, – улыбнулся Апеллес.

– Зачем ты повторяешь измышления досужих людей, – зарделась девушка, – завистливы боги.

– Только не Хариты, – засмеялся художник, – те, чей удел веселье и радость, не испытывают черной зависти.

– Воистину, так – подтвердил Лисипп, – полагаю, вы путешествуете вместе, как художник и его модель?

– Нет, – засмеялась Таис, – сейчас никого из художников не интересует женская красота. Все забыли о нашем существовании, возбуждены победами македонян и поглощены изображением воинов, пишут сцены сражений.

– Как, и ты тоже? – расхохотался скульптор, – поистине, ты совершенно права, Таис! Нет для художника темы сейчас важнее, чем прославление великого похода за освобождение Ионии!

– Мужчины! – возмущенно фыркнула гетера, – разве может Арес одолеть Афродиту?

– Вот отличная тема для симпосиона, – подмигнул скульптор.

Апеллес пропустил эти слова мимо ушей.

– Твоя мастерская сейчас здесь? Над чем трудишься?

Кто о чем, а хромой о костылях.

– Я замыслил поставить памятник на месте битвы при Гранике. Заказчиком выступил сам Антигон. Работа начата недавно. Но к чему пустые слова, я приглашаю вас в мою мастерскую! Организовал ее здесь три месяца назад.

– Мы, несомненно, нанесем тебе визит, дорогой друг, но сначала нам следует устроиться здесь. Ведь старый родительский дом я давно продал. Ты, случайно не знаешь, кто теперь в Эфесе является проксеном Афин?

– Апеллес, – сделал обиженное лицо Лисипп, – неужели ты думаешь, что я заставлю тебя искать государственный заезжий двор, отказав себе в удовольствии лично оказать гостеприимство? Остановитесь у меня! Моя мастерская полностью в твоем распоряжении!

– Мы не стесним тебя?

– О чем ты говоришь, конечно же нет! Эй, рабы, отнесите вещи этого почтенного господина и его спутницы в дом Гармодия, что стоит между агорой и театром. Узнаете его по двум львам, поддерживающим ворота.

– Кто такой этот Гармодий?

– Он тоже был скульптором. Статуя Филиппа в храме Артемиды, разрушенная олигархами – его работа.

– Был?

– Бедняга погиб в уличном бою, когда эфесцы восстали против Сирфака и персов. Я знавал его прежде, поэтому сын мастера, ушедший сейчас с войском Антигона, предоставил в мое распоряжение дом и мастерскую. Хороший был человек и мастер отменный. Жаль его.

Дом Гармодия располагался в восточной части города, довольно далеко от порта, но почти до самого его порога путь Лисиппа и его гостей пролегал по главной улице Эфеса, достаточно прямой и просторной для того, чтобы быстро достичь цели, не толкаясь локтями в узких лабиринтах. Когда они дошли до ворот со львами, Лисипп вновь предложил сегодня же вечером устроить симпосион.

– Не каждый день я принимаю сразу две знаменитости. Твоя слава, Таис, далеко обогнала тебя. Быть в эти дни в Эфесе и не попытаться увидеть танец четвертой Хариты – глупость, не имеющая оправданий. А если ты откажешься – по меньшей мере, совершишь святотатство!

– Не откажусь, – улыбнулась Таис, – и, может быть, там мы вернемся к упомянутой тобой теме.

– Отлично, пойду, распоряжусь насчет приготовлений, а вас прошу осмотреть мою мастерскую.

– Ты что, Лисипп, покажешь незаконченную работу? – удивленно спросил Апеллес.

– Ты, дорогой друг, мне не конкурент, так почему нет?

Апеллес покачал головой. Таис понимала причину его удивления: художники – суеверный народ. Хотя, судя по всему, бывают исключения.

Лисипп удалился, а раб-домоправитель провел Апеллеса и его спутницу во внутренний дворик, превращенный прежним хозяином в мастерскую. Афинянка, не смотря на свою известность, прежде не удостаивалась чести служить моделью для скульптора и с интересом рассматривала глиняные и восковые наброски, в основном головы и погрудные портреты мужей. На большом деревянном столе под навесом разместились двенадцати восковых фигур. Каждая в высоту чуть больше ладони. Воины в одинаковых льняных панцирях, но разнообразных шлемах, высоких фригийских и широкополых беотийских, вооруженные и безоружные, застыли в различных позах. Один из них лежал на земле, без шлема, его голову придерживал в руках, словно баюкая, высокий, но сутулящийся, коленопреклоненный человек. Рядом еще двое. Один, присев на колено, прикрывал лежащего щитом. Рука, сжимающая меч, отведена для удара. Другой, чуть в стороне, одевал шлем, украшенный длинными широкими перьями, прикрепленными по обе стороны гребня. Позади восемь конных фигур, летящих в атаку гетайров.