Дмитрий Старицкий - Принц Вианы

— Но у нас нет ни нарда, ни ладана, ни мускуса…

— Зато у нас есть розы, лаванда и жасмин, брат мой. И самый благодатный климат для их произрастания. И «доить» цветы мы можем каждый год не по одному разу.

— Вряд ли такие знания удастся долго держать в секрете. Расползутся.

— Конечно, расползутся, но мы с тобой с этого дела уже снимем сливки. И, кстати, земля для этого пойдет самая неудобная для землепашества — в предгорьях. Так что у нашего пахаря мы не отнимем ни пяди, в отличие от Англии, где вилланов сгоняют с пахоты ради того, чтобы их лорд мог пасти там своих овец и продавать шерсть в Голландию.

Тут мои клевреты привели замотанного в льняное полотно и отмытого до скрипа дю Валлона, и наши стратегические разработки были прерваны опасением нового аттракциона. Чтобы снова не собирать всех наших людей в кучу — пора было, судя по запаху, срочно чистить трюм от навоза, — мы выделили с барского стола поэту кубок анжуйского и отослали на нос барки сушиться. Поближе к кухонному очагу.

— А когда мы займемся с вами стихосложением? — только и спросил мессир Франсуа, перетаптываясь босыми ногами по палубе.

Он явно стеснялся своих волосатых голеней.

— После обеда. Самое время, переваривая пищу земную, приобщиться к пище духовной, — ответил я ему, отсылая к Марте.

Когда поэт и сопровождающие его лица удалились на известное одному инфанту расстояние, он, проводив всех единственным, но не менее зорким глазом, заинтересованно спросил:

— Так с чего ты начнешь войну с Пауком?

Вот так вот. Как будто все уже решено. Чисто по-человечески. Приезжаю домой и начинаю войну с сильнейшим королевством континента, об которое сам Карл Смелый Бургундский обломался. Вы на карту посмотрите: что там той Наварры по сравнению с Францией? Я уже не говорю вам за Беарн. Сколько людей у них там живет и сколько в моем королевстве — прикиньте, на минуточку, мобилизационный ресурс. Так что не пойду я воевать с Людовиком номер одиннадцать сразу по возвращении домой. Никак… Разве что хорошо подготовившись. Но на асимметричный ответ время нужно и деньги. Первое ограничено — через год-два меня отравить должны собственные бояре. Предопределение у меня такое. А как у меня со вторым — бог ведает, а я пока нет.

— А ты мне поможешь? — спросил я Саншо.

— Конечно, помогу, ты еще сомневаешься? — кивнул инфант, подмигивая. — Я же твой зять!

— Разменом земель, — ответил я с небольшой задержкой.

Пусть дон Саншо подозревает титаническую работу мысли под моими золотыми кудряшками. Нечего с ходу кидаться готовыми, давно продуманными рецептами. И так он постоянно повторяет, что мне полезно периодически по голове получать. Я все голову ломал, как это все «по-благородному» провернуть, а Паук взял и сам подставился.

— Паук взял мои виконтства — пусть ими подавится, а я возьму его. И первым на очереди стоит кондадо Коменж, которое так удачно расположилось между моими кондадо Фуа и Бигорра. Но сначала надо подготовить…

Но договорить не удалось: нас настигала какая-то подозрительная барка под парусом, и бдительным сержантом была объявлена тревога по экипажу.

Преследовавший нас кораблик был богато украшен резьбой и позолотой. От солнца палубу укрывал двускатной крышей большой белый тент, с фигурными синими ламбрекенами по краям, расшитыми золотом. Кормовая надстройка возвышалась над тентом. Прямой парус плотного синего шелка украшали три больших золотых лилии треугольником книзу. Герб Иль-де-Франс.

Герб дома Валуа.

Сама Франция гналась за нами немалыми силами.

За первой баркой шли еще две, только видом прозаичней. С простыми полосатыми парусами, но с синим вымпелом на гафеле.

Я встал у мачты, положив левую руку на эфес шпаги, правую приспособил над глазами на манер козырька и неожиданно для себя спросил инфанта:

— Драться будем?

— Не торопись, — ответил дон Саншо, внимательно оглядывая преследователей. — Это не Паук. Если мне не изменяет мой оставшийся глаз, это Орлеанский дом куда-то спешит. Видишь в верху паруса, над лилиями, белую «перекладину» с тремя выступами вниз?

— Орлеанский дом вроде сейчас с Пауком в контрах. Не?..

Дон Саншо не ответил, сосредоточив свое внимание на пафосном речном транспорте орлеанского герцога. По понятиям пятнадцатого века такой «корапь» круче яхты Абрамовича в третьем тысячелетии.

Везде понты корявые… куда ни кинь.

Стрелк и сжимали в руках взведенные арбалеты и ждали только нашей команды, чтобы поднять их и выстрелить. Ни страха, ни сомнения в их позах. А на лицах только решительность постоять за своих принцев. Насмерть!

Так, во взведенном состоянии, в крайнем напряжении прошло полчаса, пока последняя барка орлеанского конвоя не прошла неторопливо мимо нас дальше по течению реки. Прошли и даже внимания на нас — таких красивых, не обратили. Да и на что обращать? Мы же наших флагов не вывешивали. Идем, прикинувшись купцами. А бросающиеся в глаза желтые гербовые котты, готовясь к грязной работе, аккуратные стрелк и с себя поснимали.

Отобедали все с хорошим аппетитом, приятно осознавая, что опасность, хоть и мнимая, нас миновала.

Самое большое удовольствие от еды получал мессир Франсуа, как самый из нас голодный. Он очень смешно щурился от наслаждения, опростав очередную ложку в свой щербатый рот. Забавное зрелище, но вот сейчас над ним никто не смеялся: от сумы да от тюрьмы… А уж от голода никто не зарекается. Понимающий тут народ.

Откушав, я переместился с кубком вина на свое лежбище у мачты, приказав Микалу позвать ко мне найденыша.

Мессир дю Валлон не заставил себя ждать. Как и не стал кочевряжиться, когда я предложил ему сесть неподалеку.

Курить хотелось не по-детски. Когда же я от этой пагубы наконец-то отломаюсь? Если каждый раз вином отливаться, то раньше сопьюсь.

— Мессир Франсуа, так чему вы меня собираетесь учить? — начал я посиделки.

— Правильному стихосложению, ваше высочество.

— А в чем мое стихосложение неправильно?

— Вы не соблюдаете ритм и путаете ударные слоги.

На этом месте лекции мимо нас пробежали вдоль борта в сторону носа паж Саншо и младший отпрыск литейщика, на ходу фехтуя щепками от дров. Как я понял из кастильских выкриков пажа, сын литейщика изображал в его глазах сарацина, а сам он был Сидом. Но судя по немецким фразам отпрыска литейщика, этот мелкий представитель третьего сословия считал себя вовсе Зигфридом.

Когда они с «боем» и топотом возвращались к корме, я остановил это безобразие и приказал привести ко мне старшего сына литейщика.

Когда того привели, строго с него спросил: