Олег Макаровский - Мир фантастики 2014. На войне как на войне

Министерство обороны внимательно следило за развитием русского бронедела, защищая его от постоянных нападок «конных» генералов. Деникин, правда, тоже несколько раз указывал министру, что один танк стоит армии больше, чем сотня отличных кавалерийских скакунов, посему строить их надо осторожно, не нанося ущерба другим родам войск. Но деникинское «осторожно» не означало «мало», и тем более «плохо». Тяжелый «Святогор» по всем параметрам превосходил свои прототипы, выпускаемые французским «Рено», а средний «Цесаревич» в российских условиях эксплуатации уверенно побеждал английскую «Матильду», с которой он, собственно, и начался. А уж с «Алешей Поповичем», он же «Русский Кристи», американский «Кристи» и равняться не мог…

Генерала не раз попрекали тем, что его стараниями в конкурсах принимали участие не только крупные компании, но и всяческие Левши-индивидуалисты. Конечно, ничего годящегося для серийного выпуска они предложить не могли, зато не позволяли крупным заводчикам заламывать совсем уж астрономические цены. Деникин вдруг усмехнулся, вспомнив, как криво сваренный средний танк некоей артели Кошкина неожиданно победил по проходимости и бронепробиваемости последнюю модель «Цесаревича». Кошкина этого, конечно, тут же переманил к себе «Русский Рено» – и, похоже, зря: он ведь так и забросил свои странные идеи, полностью уйдя в работу по улучшению трансмиссии «Святогоров». Если бы денег этому Кошкину тогда найти, чтобы рекламу машине сделать, чиновников подмазать… Вот и с путиловскими танками не заладилось: всех подмял «Русский Кристи». Главное, «Кристи» этих у нас должно сейчас быть не менее двух тысяч штук (точнее, должно было быть столько еще в июне – поправил сам себя Деникин), а «Цесаревичей» с тысячу, да еще и «Святогоров» сотни четыре… И что же?!

«Поповичи», брошенные по причине поломок или подбитые, попадались партизанам довольно часто. А вот «Цесаревичей» они почти не видели, да и «Святогор» встретили всего один, пускай даже в окружении нескольких подбитых им немецких танков…

Постепенно Деникин привык к Жукову. Старого генерала даже перестало коробить, что бывший унтер в шутку называет его своим комиссаром. Прирожденному полководцу с природным даром командира и удивительным чутьем простится многое. Конечно, хорошей академии Георгию действительно не хватало, так что иногда Деникин вмешивался, когда тот допускал грубые тактические просчеты, но делать это приходилось все реже – командир учился быстро. Постепенно размер и успехи их подразделения стали так велики, что отрядом имени Троцкого немцы занялись всерьез…

Вечерело. Командир и его «комиссар» лежали рядом в вырытом наспех окопе. Впереди, на поле, темнели холмики тел солдат противника. Много холмиков. Пулеметчиком Жуков тоже был от Бога. Просто поразительно, как он совмещал в себе сразу столько воинских способностей.

– Все, отбой. Немец сегодня больше не полезет. – Георгий отвалился от пулемета. Деникин тут же принялся укладывать оставшиеся ленты в промасленный мешок. Людей в отряде – точнее в группе, уже пятый день прорывавшейся по болотам из устроенной немцами ловушки, – осталось семь человек. Большевиком из них был один Жуков. И он по-прежнему оставался для бойцов командиром.

– А ведь мы, вашбродь, про Польшу не договорили… – Георгий снова начал разговор «за политику», ловко имитируя манеру простого солдата, выходца из крестьян. Бойцы подобрались ближе, чтобы послушать ставший уже традиционным вечерний диспут. – Вот все-таки: почему тогда с немцем получилась не война, а…?! – Жуков, как всегда, назвал «странную войну» популярным в народе выражением. По уставшим лицам бойцов коротко скользнула улыбка.

– А ты помнишь 1914-й? – сухо ответил вопросом на вопрос Деникин. – Я вот – помню. И 1904-й с 1905-м тоже помню. Ты понимаешь, что бывает со страной, которая, неподготовленная, бросается в войну только для того, чтобы союзники не упрекнули в излишней медлительности?

– Ну и что бывает? Бросились бы, так ведь вместе с англичанами и французами: если не в 1938-м, то год спустя. Да от немцев бы через две недели ничего и не осталось!

– В 1938-м нас не пустили поляки. Что, надо было и шляхтичам тоже войну объявлять? А год спустя… В 1914-м тоже думали и что «через две недели», и что «вместе» – а оказалось четыре года и под конец все-таки врозь.

– Почему врозь? Войну же выиграли.

– Ну это смотря кто. Мы-то потеряли Финляндию, ту же Польшу и еще по мелочи. А вдобавок еще огромные долги…

– Ну так кто же вам виноват, вашбродь? Профукали Польшу…

– Да никто не виноват. Только вот ты про Польшу вспомнил, так в 1920-м я там с кем переговоры вел? С лордом Керзоном, который должен был бы, по союзническому долгу, помочь нам полякам хвосты накрутить. А он, наоборот, приехал с предложениями от Пилсудского – и на мой законный вопрос ответил, что у Англии постоянными бывают только интересы, но никак не союзники. Вот я ему эти слова и напомнил прошлым летом…

Деникин закрыл глаза, вспоминая, как играли желваки на красном лице Керзона. Еще одна жемчужина в коллекции хороших воспоминаний…

– То есть не пожелали вы лезть впереди англофранцузов?

– Да, не пожелали. И готовы не были, – генерал нехотя поднял веки. – Танковые заводы на Волге тогда еще только строились, пулеметов не хватало, фуража…

– Ну Перемышль же взяли как-то. Почему потом остановились?

– Мы…

– Ти-хо…

Жуков припал к прицелу. Всем остальным указания не требовались: бойцы, мгновенно рассредоточившись по огневым точкам, изготовились к стрельбе. На полминуты все замерло в напряженном ожидании, потом командир расслабился, махнул рукой: отбой тревоги, показалось.

– Мы-то действительно остановились, – продолжил Деникин с полуслова, скорее для себя, чем для собеседника. – А французы – они не просто остановились, они сразу свернули кампанию и отошли за линию «Мажино»: воюйте, мол, с русскими, а мы тут подождем. Ну и англичане полякам в сентябре ничем, кроме обещаний, не помогли. Зато с подачи САСШ уже весь мир кричал, что Российская Империя – тюрьма народов, только-только из долгов вылезла, как снова Польшу захватила и на Финляндию уже зубы точит…

– Так, может, и надо было? На Финляндию-то? – Жуков любил вопросы с подковыркой.

Деникин снова смежил веки. На сей раз воспоминание было из числа худших: письмо фельдмаршала Маннергейма, то самое, предсмертное, отправленное сразу после того, как немцы перешли финские рубежи. Прежде чем пустить себе пулю в висок, Карл Густав счел необходимым письменно извиниться перед «старым другом по оружию Антоном Ивановичем» за то, что миновавшей зимой не согласился своей волей, вопреки распоряжению правительства, открыть границу для прохода русских дивизий.