Евгений Сапронов - Чёрный сокол

– Так почто ты предлагаешь все наше войско за стенами схоронить, ежели ему самое место на новгородской дороге в засаде? – удивился Еремей.

– А с чего ты, Олег Иванович взял, что монголы на Тверь пойдут? – вступил в разговор Всеволод Юрьевич. – В сторону Владимира земли побогаче будут.

– Чтобы взять Владимир, – начал отвечать со второго вопроса Горчаков, – монголам все их войско понадобится. А если они раньше времени земли до Владимира разорят, то, как потом на него пойдут? А о засаде, я и сам сперва подумал, – ответил Олег воеводе, – Да только проку с нее большого не будет. В лучшем случае истребим еще один тумен, зато Москву с Владимиром и Суздалем потеряем.

– Это от чего же? – не понял Всеволод.

– От того, что сил наших, только на один тумен и хватит, – принялся растолковывать Горчаков. – На остальное монгольское войско мы с десятью тысячами уже не пойдем. А здесь под Москвой у нас сейчас есть возможность сорвать весь поход. Если снаружи будем монгольский лагерь атаковать, то к обозам можем и не прорваться. А если из-за стен ударим, то до камнеметов монгольских мы уж точно доберемся, поскольку они как раз у этих самых стен и будут стоять. А без них монголы ни одного города взять не смогут. Вот и выходит, – развел руками Горчаков, – что если изничтожить камнеметы, то осаде конец. Да и всему их походу – тоже.

Весь "высший командный состав московского гарнизона" собрался на дозорной площадке башни над Боровицкими воротами. Окончание треугольного мыса между Москвой-рекой и речкой Неглинной являлось самым высоким местом Боровицкого холма. Отсюда было хорошо видно, что происходит и за Неглинной, и за Москвой-рекой. И от этого зрелища всем было малость не по себе. Кремль со всех сторон окружал огромный воинский лагерь, над которым поднимались в небо тонкие дымки от тысяч костров.

– Много ж, однако, нехристей! – передернул плечами под лисьим полушубком Владимир Юрьевич. – Пали на Москву, аки прузи.

"Точно подметил, – подумал Олег, – монголы действительно саранчу напоминают и не только числом, но и тем, что после них ничего не остается".

Он стоял, положив руку, на толстое бревно ограждения, опоясывавшего верхнюю площадку башни, и наблюдал за суетой внизу метрах в восьмидесяти от стены.

День был ясным и солнечным, снег сверкал так, что приходилось щуриться. Под крутой шатровой крышей с козырьком, возвышавшейся на столбах над площадкой, гулял ледяной ветерок. Мороз щипал щеки. Время приближалось к полудню.

– Пора, я думаю, – громко сказал Горчаков, развернувшись к князьям и боярам. – Самое время сейчас ударить.

Внизу под стенами артиллеристы монголов закончили установку укрытий и начали собирать натяжные "блиды" и "манжаники" – требушеты. Вопреки расхожему мнению, бытовавшему в мире Олега, делали это не русские пленные, а расчеты метательных машин, доходившие до сорока-пятидесяти человек. Пленные нужны были монголам для другого, они должны были заваливать рвы перед штурмом. И вот тут им приходилось круто: тех, кто не хотел помогать врагу и тащить фашины в ров убивали монголы, тех же, кто из страха немедленной смерти бежал к стенам, расстреливали защитники города. Еще монголы часто применяли тактику "живого щита".

Горчаков помнил только три подобных случая из своей истории: фашисты при штурме Брестской крепости в одну из атак шли, прикрываясь женщинами. Чеченские бандиты, захватившие больницу в Буденновске, расставили в окнах женщин. И еще пират Генри Морган, бывший мерзавцем, каких мало, при штурме Панамы выстроил перед своими головорезами, захваченных дворянок и монахинь ближайшего монастыря. "Благородные" пираты сначала изнасиловали бедных женщин, а потом спрятались за их спинами во время штурма. Испанский комендант Панамы, поклявшийся: либо отстоять город, либо умереть, приказал дать залп из пушек и мушкетов. В итоге, несчастные женщины полегли пол пулями и картечью, вместе с пиратами. Всего три случая за четыреста лет – а монголы занимались такими вещами регулярно! Правда, в качестве "живого щита" они использовали в основном мужчин. Но не из гуманности, а просто потому, что женщины не выдерживали длительно общения с "благородными" и "рыцарственными монголами", как их на полном серьезе, называл в своих работах Гумилев. Черные пятна от костров, а между ними россыпь обнаженных женских тел, застывших на снегу, были верной приметой того, что на этом месте монголы стояли лагерем.

– Ну раз пора, то быть по сему! – объявил Владимир, приосанившись. – На конь братия! Преломим копья за Землю Русскую! Не посрамим славы пращуров наших!

Два князя, девять бояр, в число которых входил и главный московский воевода Филипп Нянка, а также рыцарь франкский Олег Иванович быстро спустились на нижний этаж вышли на ярко освещенный двор и поднялись в седла боевых коней. Несколько командиров остались у Боровицких ворот, остальные разъехались в разные стороны. Все улицы, ведущие к воротам, были забиты плотными рядами, изготовившейся к бою конницы, поэтому Горчаков и два боярина поскакали вдоль вала, из которого вырастали бревенчатые "городни" стен. Ехать было недалеко – до следующих ворот. Здесь они назывались Ризоположенские, а Олегу они были больше известны, как Троицкие. Эти ворота открывались на мост через Неглинную, по которому проходила новгородская дорога.

До самих ворот Горчаков не доехал, на середине пути он свернул вправо и, попетляв по кривым улочкам, выбрался на площадь. Длинная колонна конницы, начинавшаяся у Ризоположенских ворот, заканчивалась, как раз здесь. А полк Олега стоял самым последним.

В этот раз Горчаков все-таки взял Берислава, уж очень тому хотелось повоевать. А кроме него еще десять своих дружинников. Своего знаменосца Олег взял, а вот знамя нет. В свете недавних своих "подвигов" он решил, что в этой битве реклама ему ни к чему. Горчаков обрядил Берислава в свои старые латы, которые уже можно было называть "переходящими" – больно уж часто меняли эти доспехи хозяев.

Олег настаивал на одновременности действий и, как разработавший всю эту операцию, должен был подать сигнал к ее началу. Облачившись в латы, он выудил из поясной сумочки часы, прикинул, сколько времени прошло, и решил что все уже на местах.

– Поджечь факелы! – громко скомандовал Горчаков своему отряду и подъехал к церкви.

Звонарь топтался у входа.

– Что, боярин, набат? – на всякий случай переспросил он.

– Набат! – подтвердил Олег, развернул коня и поскакал занимать место во главе полка.

Не прошло и минуты, как ударил колокол.

– Русь! – донеслось еще через минуту откуда-то издали.

– Русь! – боевой клич славян стал ближе и громче. Он начался сразу у трех ворот и волной покатился по Кремлю.