Евгений Красницкий - Не по чину

Тем временем Молчун, прикончив мясо, пристроил свою кость на пеньке и вытянул из-за спины топор…

— Ха-а!!

Кость разошлась вдоль, и брызнувший во все стороны мозг попал ляху на лицо…

— Скотина! Не мог поосторожней? Рубаху же заляпаешь! — немедленно заверещал Арсений и снова со вздохом оборотился к ляху. — Во… Видал? А завтра таких еще полсотни привалит! Да воевода… Рудным его кличут. Вот уж зверь, куда там этому. Сколько кровушки пролил! И своих-то, кто не угодит, запросто живьем спалит, али в муравейник зароет. За то и прозванье свое получил! Я, уж как он появляется, стараюсь от боярича нашего без особой нужды далече не отходить. Боярич-то, хоть и молод, а все равно его слово здесь главное. И он ученого человека в обиду не даст…

А Савелий смачно, с присвистом, высосав из кости мозг и зашвырнув ее в кусты, почесал живот и принялся оглядываться явно в поисках еще какого-нибудь развлечения. И в этот момент столь удачно разыгрываемый сценарий, чуть было не поломался — из дома, с озабоченно-решительным выражением лица, выскочила «Дунька-отличница» и грозно, как, видимо, ей самой представлялось, вопросила:

— Пошто наших женщин забрали? Матушка-княгиня гневается и велит…

— Гы-ы-р-р… — Савелий развернулся со слоновой грацией и вразвалочку направился к боярышне, растопырив лапищи, недвусмысленно сулящие девице жаркие объятия. Евдокия словно с разбегу на стену налетела, Мишка затруднился бы определить, что у нее шире распахнулось — глаза или рот? Но ни писка, ни визга — похоже, девицу настигло то состояние, которое сами женщины описывают словами «голоса не стало».

— Ты куда? Стой, скотина! — бросился следом за Молчуном Арсений.

— Гы?

Савелий, не оборачиваясь, сделал вполне понятный жест бёдрами и руками.

«Не перестарались бы… ведь заикой же девчонку сделают !»

— С ума съехал? — отчаянно взвыл «защитник». — Боярич сказал пока не трогать… Голову снимет!

— Ых…

Савелий бросил ещё один взгляд на Евдокию и нехотя вернулся на прежнее место. Боярышня изобразив рукой какой-то неуверенный жест, будто искала опору, мягко, словно тряпочная, осела на землю.

«Да что ж она хлипкая-то какая? Вроде бы на свежем воздухе и в корсет не затянута, а в обморок брякнуться при каждом удобном случае норовит. Хотя, нет — шевелится и глазами лупает, просто ноги подкосились. Ну, Савелий, ну артист !»

Евдокия так и осталась сидеть в полной прострации, а действо благополучно вернулось к первоначальному сценарию.

— Слышь, Гробня! Я тут отойду, а ты пригляди, да не балуй, смотри! — распорядился Арсений, обращаясь к Молчуну, — до боярича я… Сказать надо, что смысленный человек к нам попал, может, полюбопытствует.

Судя по мимике ляха, ужас от одной мысли остаться наедине с таким зверем, как Савелий, смешался у него с надеждой на неведомого боярича и даже некоторой благодарностью к Арсению за обещенную протекцию.

Оставшийся один, Молчун то ковырял в зубах, то недвусмысленно косился на испуганно сбившихся в кучку баб, то задумчиво рассматривал ляха, словно выбирал, какой кусочек мясца отрезать от него себе на ужин.

Но по всем признакам такое времяпрепровождение должно было ему вот-вот наскучить, а как он будет развлекаться дальше, можно только догадываться. Лях, во всяком случае, чувствовал себя не лучше «Дуньки-отличницы», кажется, решавшей сейчас для себя дилемму: подняться на ноги или рвануть подальше от всех этих ужасов на четвереньках. Как бы всё обернулось для ляха, не появись, наконец, Арсений, неизвестно.

— Боярич желает тебя видеть. — Арсений расплылся в улыбке, — да поторопись, сейчас охранник подойдёт… проводит, чтобы ты, значит, не заплутал, да кто по дороге не обидел…

— А ты? — невольно вырвалось у ляха.

— Я?.. — начал было Арсений но его прервал раздавшийся из кустов рык Чумы:

— А-а-а… Сюха! Я что, баба — в подоле его за тобой таскать?! Жопу отрублю — сам побежит — и Фаддей, на самом деле злой и вымазанный кровью вывалился на поляну прямо перед пленным.

Арсений пожал плечами и, развернувшись, пошел прочь, Мишка тоже поспешил удалиться — надо было успеть на место допроса раньше Чумы с пленным. Лях же замешкался, неловко поднимаясь с земли, но подхлестнутый рыком Фаддея чуть не вприпрыжку рванул в указанном ему направлении, только бы не оказаться слишком близко к своему новому «защитнику».

Мишка, уже понявший, что от него требуется, восседал на потнике, скрестив ноги, и старательно изображал на лице скуку. Он небрежно кивнул появившемуся Арсению и махнул рукой Дормидонту, давайте, мол. Пленник, выскочивший прямо к «дастархану», сначала смотрел только на боярича, но потом, уловив краем глаза движение, заметил Заику, с деловым видом пихающего в огонь какие-то окровавленные тряпки. Дернулся назад — не мог не дернуться, слишком уж открывшаяся картина не соответствовала его ожиданиям, с трудом удержался на ногах после пинка Фаддея и заметался взглядом между Арсением и Мишкой.

— Садись… — Мишка внешностью и голосом постарался изобразить скуку.

Лях растерянно затоптался на месте.

— Боярич велел садиться, — поведал Арсений тоном переводчика с иностранного языка.

Кроме как на чурбак у дерева садиться было некуда, но туда… Лях попытался выйти из положения, сев на землю.

— Сказано, садись, а не падай! — рявкнул за спиной пленника Чума, — ща… подмогну…

— Гы? — поинтересовался вылезающий из кустов Савелий. Этого оказалось достаточно, и лях добровольно плюхнулся на приготовленный для него чурбак.

Чума, одобрительно хмыкнув, ловко завёл его руки за дерево и перехватил ремнём.

— Арсений говорит, что ты собеседник интересный… — прогнусавил Мишка таким голосом, что самому противно стало, — а ты всё молчишь… Не уважаешь? Или столь высокороден? — на пару секунд замолчал и, заметив намерение ляха что-то сказать, добавил: — ну как знаешь… Дормидонт…

Заика пошевелил дрова в костре, тот плюнул искрами и затрещал.

Лях сломался и, сорвавшись на крик, заорал:

— Смилуйся, боярич! Слугой тебе верным буду! Учёный я… Знаю много… Услужу!

Пленник еще что-то торопливо и бестолково говорил, а Мишка, выдерживая паузу, поднял с «дастархана» баклажку, отпил из нее, сморщился, сплюнул, заткнул пробкой и бросил баклажку обратно. Поерзал, устраиваясь поудобнее, и поднял глаза на ляха, сморщившись уже от его голоса. Фаддей намек уловил и «выключил звук» мастерски исполненной затрещиной.

— Слугой, говоришь? Много просишь. Пока рабом разве… Да и раб пользу приносить должен, а ты вон сколько наболтал, а все без толку.

— Да я… — попытался снова «включиться» лях, но получив в зубы от Савелия и в брюхо от Чумы, замолк, вытаращив глаза.