Евгений Красницкий - Не по чину

А занятно, однако: дядюшке-то отсутствие, так сказать, теоретической базы совсем не мешает на голой интуиции возить меня мордой за то, что мы у зарубежных партнеров имидж испохабили его бизнесу. Как будто снова в Думу попал, только декорации сменились. Как ни крути, я сейчас не только и не столько политик, вынужденный все это учитывать и разруливать (хотя придется — никуда не денешься), сколько тот самый вояка, которого за его же эффективные действия вместо заслуженной награды и поощрения готовы чуть ли не выдать со всеми потрохами побежденным — во имя политической целесообразности и общечеловеческих ценностей, так сказать. Выдали же ТОГДА по запросу чеченской стороны списки офицеров, принимавших участие в «антитеррористической операции». Мда-а, любопытные аналогии напрашиваются. И чего удивляться, что решение про неудачный исход операции, которое я озвучил княгине, и спустя тысячу лет вполне актуально для нормального командира, отвечающего за своих людей.

В чем, собственно, разница между Мономашичами, безусловно, не простившими бы ОСВОБОДИТЕЛЯМ неудачный выстрел или стечение обстоятельств, пролившее, пусть и без умысла, заложников ЗДЕСЬ — и толпой «правозащитников», гневно кидающейся на спецназовцев, с потерями освободивших заложников ТАМ? Причем ответственность террористов и их пособников за не туда прилетевшие пулю или болт даже не рассматривается. Да ни в чем! Только ТУТ — честнее. По крайней мере захватчикам не спустят: никакими соображениями о «борьбе за независимость» или «протестами против тоталитаризма» они не оправдаются.

Однако это меня в сторону понесло… Что там дядюшка ?»

А Никифор про торг как будто забыл и распалялся все сильнее. И как-то так у него интересно получалось, что именно Мишка виноват во всем сразу, если не сам лично, так вместе с дедом и всей сотней.

— На Ратное напали, вы находников покарали — ваше право, а в княжьи споры-то зачем встревать? На кого наш князь укажет, с тем вам и ратиться, а ляхи это или еще кто — не вашего ума дело! Вон, сам Мономах сколь раз половцев призывал!

«Выходит, наше дело — кровь проливать, а думать — ни-ни? Уж не ты ли, анкл Ник, за нас головой работать станешь, с немалой выгодой для себя, надо полагать? Ну-ну, попробуй, родимый, хоть раз объегорить племянничка, который в бизнесе разбирается на-амного хуже тебя… Впрочем, ты, дядюшка, не дурак, сам все понимаешь.

Значит, ляхов бить мы, оказывается, право имели, а вот городенцев — никак. Потому что свои. А то, что «свои» в данном случае заодно с ляхами выступали, совсем не важно, потому как их принудили ».

Мишка от такого выверта, живо напомнившего ему истеричные панегирики защитников всевозможных «борцов за свободу и права угнетенных» (они так же не дружили с логикой, когда с экранов и газетных страниц доказывали, что «несчастных» убийц женщин и детей вынудили к этому «жестокий гнет тоталитаризма» и «диктат Кремля»), аж опешил. Правда, ненадолго: до него дошло вдруг, и он едва не рассмеялся прямо в лицо дядюшке, потому что все заходы и настойчивые посылы Никифора стали совершено понятны. Про сделку, значит, купец забыл? Как же, забудет он!

Дядюшка-то наезжал на племянника с вполне определенной целью: внушив тому чувство вины, постараться выторговать скидку, а то и вообще получить «рецепт» в качестве компенсации!

«Ага, и это мы проходили. И тоже аналогия ОТТУДА напрашивается. Втемяшить целому народу чувство вины непонятно за что, укоренить это чувство в головах обывателей с помощью многократного повторения, когда из каждого утюга призывают к покаянию и раскаянию — а все ради чего? Да чтобы банально развести его на бабки! Ну-ну, дядюшка, я тебе не Горбачев в Берлине, за Победу извиняться! Хрен тебе, а не вывод войск и крушение Берлинской стены на халяву !»

— Так в убытки тебя похитители втравили, а не я. Или ты считаешь, что я твою мошну пуще долга своего перед князем Туровским должен беречь?! — вызверился в ответ Мишка, не на шутку разозлившись на родственника. — А тебе я предлагаю способ, коим ты такое положение себе же на пользу и обернешь. Князю в удовольствие и не противореча долгу и чести…

— Шустер ты, племяш, как я погляжу, — прищурился Никифор, мгновенно растеряв обличительный пафос и переходя на деловой тон. — Откуда я тебе столько возьму-то? Да и где это видано — не поглядев товара, за него платить? Ну, гривен пятьдесят я бы, может, и дал — и то только чтобы тебя от скуки послушать.

— Грамоту пиши, а расплатишься в Турове. А про пятьдесят гривен… — осклабился Мишка. — Ты никому не проговорись случаем, что такое мне предлагал. За жизнь князя меньше четырех сотен невместно!

— Вот с князя тогда и спрашивал бы…

— Так ты же сам только что говорил, что не по рылу мне крыльцо — с князем про выкуп даже и заикаться!

— Вот и не заикайся!

— Так я не про выкуп, а про то, что научу тебя, как князю полезным оказаться. Ты же сам мне говорил про ключик золотой, что любые двери отмыкает! А коли те двери по волшебному слову сами раскроются?

— Ишь ты, как повернул мудрено! То за жизнь князя, то за волшебное слово… Что же тогда, как в прошлый раз, за десятину не сговариваешься?

— Но-но! За пятину у нас договор… — напомнил Мишка. — А мне сейчас нужно убытки покрывать, так что тебе же дешевле обойдется.

— Ну да, дешевле! Кто тебя продешевить вынудит — остальных и вовсе без портов оставит. Сто — и то потому только, что ты мне племяш! — Никифор уже не злился и не обличал, а работал — торговался.

Ничего другого Мишка от него и не ожидал, а потому и цену сразу заломил с учетом того, что в процессе торга придется скинуть. Так и вышло — сошлись на трех сотнях и ударили по рукам. Никифор, ворча и сетуя, что слову родича и делового партнера надобно верить, все-таки составил грамоту — за неимением под рукой гербовой, то есть пергамента, как и в прошлый раз, на бересте. То, что дядюшка неспроста согласился с совершенно грабительскими расценками на спасение князей, молодой сотник, воодушевленный успехом торга, сообразил гораздо позднее.

Идея же состояла в следующем: хотя не то что Мишке, но и даже Корнею невместно получать выкуп с князя — да еще со своего, пусть и пребывающего ныне в статусе пленника, но, тем не менее, спасение его жизни и освобождение детей и княгини чего-то да стоило. И тут боярич с князем оба оказывались перед некоторым парадоксальным противоречием не противоречащих друг другу интересов: и Всеволоду невместно не отблагодарить и остаться в долгу перед сопляком, и Мишке никак нельзя с него получать, а тем паче потребовать — хотя не принять награду, будь она предложена, и таким образом оставлять князя должником тоже чревато. Просто опасно — хотя бы потому, что такие долги обычно дольше помнят одалживающиеся, чем одалживающие. И уж во всяком случае — не прощают.