Алексей Фомин - Спасти империю!

Потихоньку собравшиеся, сообразив, что на сегодня, похоже, никаких указаний не будет, стали группами и поодиночке покидать дворец. Валентин попробовал сунуться к Никите Романовичу, но охрана у дверей сказала ему, что царский дядька велел сегодня никого к нему не пускать. На нет, как говорится, и суда нет. А поскольку во дворце, судя по всему, делать им больше было нечего, решено было всем вернуться домой. За исключением Ерохи. Он вызвался заскочить на кухню – поболтать со своими приятелями Молявой и Бровиком. Бывает, что прислуга о происходящем знает не меньше, а то и больше господ. Валентин же хотел побыстрей потолковать с Василисой, с которой они сегодня еще не виделись. Может, у нее есть для них какие-нибудь важные новости.

И Валентин не ошибся. Василисе было о чем ему сегодня поведать. Царевич всю ночь провел в тревожном полузабытье, постоянно ворочаясь в постели и частенько вскрикивая и просыпаясь от собственных криков. Он то ругался и угрожал кому-то смертью и всевозможными карами, то плакал во сне и просил пощады и прощения. А раз, вскочив с кровати, но так до конца и не проснувшись, бухнулся на колени перед иконой Спасителя и принялся молиться заплетающимся языком. Василиса поначалу даже не поняла, что это он во сне молится. Лишь когда он, хлопнувшись лбом об пол, перестал бормотать и тихонечко засвистел носом, сообразила, что царевич спит. Подняла и, с трудом дотащив до постели, уложила его. После этого он заснул уже спокойно. Проснулся же сегодня раньше обычного и, сказав лишь: «Ты иди, Василиса, я сегодня буду молиться», – босой, в одной рубахе прошлепал в домашнюю молельню. Зато перед сном царевич был более разговорчив.

Был он взвинчен, раздражен и испуган. Когда Василиса раздевала его, он все порывался вскочить с постели и куда-то бежать, все время приговаривая:

– Все врут, Василисушка, все врут… Никому нельзя верить, никому… Все от меня чего-то хотят, все куда-то тянут…

Раздев царевича, Василиса присела рядом с ним на постель и, пытаясь успокоить его, прибегла к многократно испытанному всеми женщинами мира безотказному материнскому средству – прижала его голову к своей пышной груди. Второй же рукой она гладила его по спине, ласково шепча:

– Все пройдет, Ванюша, все образуется, вот увидишь…

Царевич расплакался и, моча слезами ее сорочку, перемежая слова со всхлипами, принялся рассказывать:

– Дядька говорит, что бояре хотят моей смерти. Что, мол, те убийцы, убившие случайно Юльку-танцорку, присланы были боярином Челядниным по мою душу. Они прятались по дороге в мою спальню, а Юлька с Михайлой и Петькой Басмановым на них случайно наткнулись. Челяднин, говорит, с московским боярством хотят другого царя на престол возвести, а я им мешаю… Сегодня тот Челяднин здесь был. Брат Федька сразу сказал: «Давай башку ему срубим. Он смерти твоей желает». А он письмо привез… Предательское. Федька не хотел мне его давать, но я взял. Оно Федькиной рукой писано. Я ему стал на это пенять, а они с дядькой говорят, что доподлинно знают, будто Челяднин изменник. Потому и письмо написали, чтоб он проявил себя. Но он хитер оказался и задумку дядькину разгадал, и даже попытался дядьку передо мной оговорить. На самом же деле он умыслил мое убийство и вскоре вновь подошлет ко мне убийц. Кому верить, Василисушка, как мне быть?

– Ты сердце свое слушай, Ванюша, – продолжая ласково поглаживать царевича, прошептала Василиса. – Сердце подскажет. И молись, молись усердно, вот правда-то сердцем и почувствуется. А хочешь, я Михайле скажу, чтобы завтра к тебе пришел? С ним и поговоришь. Михайла – он добрый и тебе только добра желает. А, Ванюша?

– Не знаю, Василисушка, ничего не знаю. Только тебе верю. Одна ты меня любишь… – Царевич в очередной раз всхлипнул и, похоже, уже успокоившись, спросил: – А пойдешь за меня замуж, а, Василиса?

Она негромко рассмеялась.

– Да где же такое видано, Ванюша? Простолюдинку в царицы… Да и… Вдова я. У меня детей двое. Сыну почти столько же, как тебе… Думаю, что тогда уж точно убийц и на меня, и на тебя нашлют.

Иван оторвал голову от ее груди и смотрел ей теперь прямо в глаза.

– А что?.. Давай, а… Будет у нас царица Василиса Мелентьевна. Мы с тобой враз порядок наведем.

Она легонечко нажала рукой на его голову и, вновь прижав ее к груди, стала раскачиваться из стороны в сторону, будто качая младенца.

– Спи, Ванюша, спи. Есть у тебя уже сговоренная царица. Годик пройдет, и женишься на ней. А за ней род стоит богатый и древний. Все, как псы сторожевые, за тебя стоять будут. Спи, царевич, не горюй…

И она в четверть голоса запела колыбельную. Иван сразу же успокоился, громко засопел, руки его, обвивавшие ее талию, ослабли и разжались. Царевич заснул.

– М-да-а… – только и вымолвил Валентин, выслушав Василису.

– Ну и сволочь же этот Никита Романович! – возмутился Силка.

– А сынок у него!.. – воскликнул дон Альба. – Каррамба! Помесь шакала и ехидны!

– М-да-а… – вновь повторил Валентин и покачал головой. – Чувствую, заваривается здесь такое… Василиса, Юлька наша уже отдала свою жизнь… Ты выполнила наш договор. Уезжай домой. Прямо сейчас, благо ворота открыты и разрешения ни у кого спрашивать не нужно. Деньги можешь хоть здесь получить, хоть в Ярославле по моей записке. Сила тебя проводит до дома.

– А я чего?.. Мне-то зачем в Ярославль? – воспротивился Силка.

– Василису проводишь. Негоже ей одной ехать. Да и Ксанку навестишь. А в Ярославле закупишь все необходимое для шара и сюда вернешься.

Поняв, что его не гонят прочь, пытаясь спрятать от опасности, а лишь посылают по делу, Силка сразу смирил свое негодование, но тут вдруг воспротивилась Василиса.

– Знаешь что, Михайла… Не поеду я. Жалко мне, конечно, моих деток, но и Ивана жаль. Считай, твое дело стало уже и моим. Я с вами до конца буду.

Силка ехидно захихикал.

– Ишь, чего захотел… Домой ее отправить… Ее только что в царицы позвали, а ты…

Но с Василисой подобные шуточки не проходили. Она тут же, совсем по-матерински, закатила Силке затрещину, прервав таким радикальным способом приступ смешливости, овладевший им.

– Дурак… Думай, что говоришь!

– Чего драться-то… – Силка почесал затылок. – Шуток не понимает…

– Давай-ка, Михайла, сделаем так. Я останусь и дело свое буду исполнять по-прежнему. А чтобы с нами по дороге из дому до царевой спальни и обратно ничего не приключилось, пусть кто-нибудь из вас меня с девками сопровождает. Вот Иван хотя бы.

Валентин даже сразу не понял, кого она имеет в виду. Настолько все они привыкли величать испанца исключительно доном Альбой, что и имя его крестное позабыли. А ведь точно, его зовут Иваном, именно Иваном, а не Хуаном.

– Почему бы и нет. Я не возражаю, – дал свое согласие испанский кабальеро.