Александр Сапаров - Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка

Когда я шел по палатам, замечал внимательные взгляды и шепот за спиной. Правда, пересуды царедворцев меня особо не волновали.

Сегодня у меня была намечена поездка в Немецкую слободу. Нашли мне адрес, где проживал тот венецианец, что продал осколки стекла. Поговаривали, что сбежал он с острова Мурано, где работал мастером-стеклодувом, и сейчас пытался найти себе работу, но в то же время прятался от преследования своих коллег.

Мы нашли его в убогом домишке на самом берегу Яузы, который ему сдал более удачливый иностранец. Говорили мы без переводчика, на смеси всех языков Европы, но в конце концов друг друга поняли.

Мой вид (а я все-таки возвращался от царя) произвел на него достаточно благоприятное впечатление, тем более что я обещал ему неплохие деньги и часть дохода с его работы. Поэтому мастер долго не раздумывал и, собрав свой нехитрый скарб, отправился со мной. В возке он сидел молча, что было странно для итальянца, видимо, обдумывал, не прогадал ли. Я же тем временем уже расставлял в мечтах на лабораторных столах красивую стеклянную посуду: реторты, колбы, змеевики и прочее.

А заодно вспоминал, когда же Колумб открыл Америку и можно ли уже заказать в Испании каучук для создания резины.

Когда мы заехали к нам во двор, на лице венецианца явно отразилось разочарование, но потом я повел его по мастерской, заставленной неуклюжими творениями, он приободрился, начал размахивать руками и затараторил так, что я совсем не мог его понять.

Я передал итальяшку Федьке и объяснил, что это мастер, который будет строить нам печь для литья стекла и руководить работами, и что девка, которая сможет окрутить его так, чтобы он перешел в православную веру и женился на ней, получит такое приданое, какого здесь еще не видали.

Потом, чтобы не забыть, поднялся в кабинет и записал, что необходимо пройти по иностранцам и выяснить про каучук, все-таки резина для работы была мне крайне необходима.

Вновь спустившись вниз, я распорядился, чтобы нашли Антона, и справился у него, как идут дела с набором лекарей. Тот отрапортовал, что уже нашел несколько человек. Когда я посмотрел на будущих медиков, понял, почему в анекдотах про студентов физвуза и медфака кулак символизирует голову медика, а запястье – его плечи, тогда же как у физвуза кончик большого пальца, торчащий из фиги, символизирует голову, а все остальное – широкие плечи физкультурника. Похоже, что родители здесь действовали по принципу «берите, что нам негоже».

Но, поразмыслив, я подумал: а почему бы и нет? Больше будут уделять внимания учебе, надо только самому осмотреть всех кандидатов, а то ведь не доживут до завершения образования.

Закончил я свой рабочий день приказом найти артель каменщиков и готовить место для строительства небольшой печи для варки стекла. Мне надо было, чтобы была отработана технология и я получил необходимую посуду. Учитывая, что за венецианцем могла вестись охота, я поручил всем моим помощникам распространить версию, что заморскому гостю у нас пришлось не по душе и он в тот же день съехал. А сам предупредил стеклодува, что для него будет лучше, пока мы его не приведем в божеский вид, на улице не появляться. Да он и сам это хорошо понимал. Он, кстати, пытался объяснить мне, почему удрал с острова, но эти речи были не для моего знания итальянского. И вообще, пусть учит русский, все равно никуда теперь не денется.

Когда я сидел за ужином, моя Феклушка, стоявшая сзади, сказала:

– Ох, не жалеешь ты себя, Сергий Аникитович, и чего ты жилы рвешь. Взял бы, сел на коня да со товарищи в лес прокатился. Вон посмотри, как соседи-то твои живут. А ты все-то в делах или в церкви службы стоишь. Поговаривают, что в монастырь скоро уйдешь, постриг примешь.

От неожиданности я даже подавился. Похоже, с благочестием перестарался. Нет, я пока еще хочу пожить мирской жизнью.

На следующий день я снова с раннего утра сидел за картиной. Я еще не знал, как отнесется царь к моему творению. Первый ведь на Руси рисовал масляными красками. Купил их, густотертые, за бешеные деньги и сейчас разводил льняным маслом. Конечно, по сравнению с темперными красками это было как день и ночь, и к тому же хоть я не являлся особо выдающимся художником, за мной стоял опыт тысячелетней истории этого искусства. И поэтому я наделялся, что сумею угодить царю.

Сегодня Иоанн Васильевич был оживлен и разговорчив. Я не посмел утаить от него, что взял к себе мастера-венецианца, царь улыбнулся:

– Думал, не расскажешь мне сей истории. Знаю я уже все, а если он у тебя еще православным станет, то от меня плохого не жди.

Сегодня царь первый раз подошел к картине и долго рассматривал ее с разных сторон. Мне ничего не сказал, но Ивашко Брянцев, охранявший его, подмигнул и, когда проходил мимо, прошептал:

– Понравилось ему, точно знаю.

Вернулся домой. На моем большом подворье опять кипела работа. Артель каменщиков выкладывала фундамент для печи, а вокруг бегал Гильермо, размахивал руками и на удивление четко выкрикивал все известные русские матерные слова, на что мужики только посмеивались:

– Ишь, вражина, схизматик, как матюкается… нравится, значит, ему наша работа.

Федор подскочил ко мне и заныл, что я опять ввел его в расходы, на что я ему многозначительно сказал:

– Не бойся, все окупится. Вот только первый товар пойдет… его даже с недоделками весь разберут. А себе отличное стекло будем оставлять.

Я сел с ним и рассказал, что надо найти в Москве купцов гишпанцев и между делом поинтересоваться застывшим соком заморских деревьев. Что-то вроде смолы, но упругой. Она вроде от пола отскакивать хорошо должна. Могут ли они немного привезти посмотреть? А может, у них уже есть эта смола? Только они должны думать, что мы об этом просто для развлечения спрашиваем.

– Скажи, что даже если и не придумаем, что со смолой делать, то все равно выкупим, раз уж привезут.

Федор посмотрел на меня с укоризной, но не сказал ни слова. Хотя лицо его явно говорило: «Совсем ты, боярин, с ума спрыгнул».

Пока я был занят портретом царя, мое лекарское дело стояло. Ничего не двигалось и с учениками. Но мастерская работала с утра до вечера, и теперь я думал, что можно, наверное, часть спирта пустить на приготовление приличной водки, ведь столько спирта и эфира мне пока не было нужно. Но требовалось уточнить, как и что для этого надо предпринять. Это было не очень сложно, теперь приказные дьяки после моего заступничества перед царем были ко мне очень даже благодушны. Хотя без серебра делать там было все равно нечего.

И вот знаменательный день: я наконец закончил свой самый значительный труд в этом времени – портрет Иоанна Грозного.

Царь сидел на троне, держа в руках державу и скипетр. Но больше всего внимания, конечно, я уделил его лицу, которое отражало ум и значительность этой выдающейся личности шестнадцатого века. Я, пока писал портрет, частенько вспоминал того полубезумного старика, убивающего своего сына, который был изображен на портрете Репина, и думал: что заставило тогда уже известного художника сотворить такой поклеп на великого человека? Какие им двигали мотивы? И у меня была скромная надежда, что если этот портрет переживет века, то Репин уже никогда не нарисует такую жуть.