Александр Старшинов - Смерть императора

Солнце садилось, и храмы, и стоящая за ними базилика светились розовым в закатных лучах.

– Нравится? – спросил вдруг знакомый голос за спиной.

Ба! Столько лет прошло – но Приск не мог ошибиться.

Старый товарищ! Тиресий!

Он обернулся.

Ну Тиресия он бы не узнал в этом дородном обритом наголо пожилом господине, щеголявшем в белой тоге с тонкой пурпурной каймой – что выдавало в нем местного магистрата.

– Я – декурион Сармизегетузы Регии, – объявил Тиресий, обнимая старого друга. – А это сын твой?

– Старший. Младший сейчас служит… А это мой внук, сын Кори… – Приск привлек к себе мальчишку. Было видно сразу, что внука он любит. А вот про супруга дочери не обмолвился ни словом. Не слишком удачным получился брак…

– Вот на что вам всем стоит взглянуть – так это на нашу новую Сармизегетузу. У нас есть не только храмы, базилики и термы, но и свой амфитеатр.

– Хочешь, чтобы мы снова прошли долиной Алуты? – спросил Приск.

– Там теперь римская дорога, – с гордостью объявил Тиресий.

– А я бы хотел оглядеть здешнюю базилику, – сообщил Приск. – Надеюсь, она еще открыта?

– Конечно. Это самая большая базилика у нас в Мезии [71].

Главный вход был с западной стороны. В базилике было три отдельных входа в каждый из нефов. Построена она была из небольших блоков известняка – а сверху гладко оштукатурена и выкрашена. Внутри стояли бронзовые статуи Траяна и Адриана, судя по работе – явно доставленные сюда из Рима. Тут же находилась статуя наместника Нижней Мезии. Компанию им составили мраморные Аполлон и Венера. Центральная часть базилики была двухэтажной. И свет в здание лился сквозь окна на втором этаже. Сейчас освещен был только портик (все остальное тонуло в полумраке). Колонны коринфского ордера поддерживали богато украшенный фриз. Над ним шла галерея с оградой из прямоугольных панелей, где орнамент чередовался с медальонами в центре. На фризе можно было прочитать посвящение императору Адриану. Галерею второго этажа украшали кариатиды – фигуры женщин держали корзины с фруктами на головах.

– М-да, – проговорил Приск, – похоже, ваял их кто-то явно местный… Пожадились денег выписать скульптора из Греции или Рима.

– Надеюсь, нам будет где здесь остановиться? – спросила Корнелия, когда они вышли из базилики.

– А как же! У Оклация дом на главной улице. Он разбогател, как только вышел в отставку, – торгует солью и серебром из дакийских копей. А еще пара его вольноотпущенников вербует людей в копи на севере, и Оклаций в доле их предприятия.

Повозки развернулись и проехали несколько домов, прежде чем остановиться перед большим зданием с портиком – не таким шикарным, как дом Кандида, но очень даже солидным. На первом этаже была расположена лавка – здесь торговали в основном серебряными украшениями и кубками, сейчас пара вольноотпущенников закрывали ставни на ночь.

– Уж больно ты гордишься чужими успехами, Тирс.

– Ну они не совсем чужие… Не гарантирую, что для каждого найдется отдельная спальня в доме, – но место за столом уж точно. А как же… – Тиресий огляделся. – Ты же вроде писал, что Кука и Фламма собирались приехать тоже.

– Фламма в последний момент передумал. Тяжко для него путешествие… Ноги не держат – и боли мучают. Я уговаривал его поехать на горячие источники в Дакии, он поначалу согласился. А потом отказался. А Кука – он вон там, внутри второй повозки, – дрыхнет. Гай, ну-ка разбуди его! – приказал он сыну.

Молодой человек с хитрой усмешкой дернул кожаный полог.

– А чтоб вас всех болезни иссушили… – раздалось изнутри медвежье ворчание. И наружу вылез кругленький толстый человечек, щурясь, огляделся. Увидел пред собой широкую улицу, дом с портиком, одобрительно выпятил губу…

– А у вас тут ничего… миленько, не Рим, конечно…

– А он все так же старый холостяк и любитель кроватей замужних женщин? – спросил Тиресий у Приска.

– Одинокий брюзга, который проживает ныне у меня в доме. Потому как своим так и не обзавелся. Но к красоткам иногда заглядывает…

– У меня сегодня вечером для него сюрприз…

– Какая-нибудь юная гречанка?

– Не совсем…

– Ладно, пошли к Оклацию, – предложил Приск. – А город подробно будем осматривать завтра.

Внутри дом Оклация оказался очень даже ничего – с просторным атрием, украшенным великолепной мозаикой.

Сам хозяин стоял посреди между двумя мраморными статуями – ярко раскрашенными. Две бронзовые стойки были увешаны бронзовыми светильниками, но в теплый летний вечер дым утекал к прорези в потолке над имплювием. Рядом с Оклацием стояла миленькая, совсем юная женщина – лет двадцати, не более. В ушах ее покачивались золотые сережки с гранатами, роскошное золотое ожерелье украшало тонкую шейку. Чуть в стороне – женщина лет тридцати семи – все еще очень красивая – в длинной столе из роскошного оранжевого щелка. Шею ее украшало золотое ожерелье с жемчугом.

– Это Аррия? – Приск указал глазами на женщину в оранжевом.

Тиресий кивнул.

– Моя супруга Элия, – представил Оклаций женщину.

– И моя дочь… – с гордостью добавил Тиресий и весь расцвел в улыбке. – Она подарила мужу двух замечательных сыновей.

– А я ведь даже не знал, что твое родовое имя Элий, – заметил Приск.

«Уж не родственник ли он Адриану…» – мелькнула мысль. Но вслух Приск ни о чем не стал спрашивать – теперь это не имело никакого значения.

После объятий и бесконечных возгласов – ух ты… будь здрав, ну ты и красавец! – Оклаций указал на мозаичный пол в центре атрия.

– Узнаешь? – обратился он к Приску.

– Еще бы! Я же выполнил для тебя четыре мозаики десять лет назад. Иногда кажется, что они – лучшие…

– Э, Гай, мне ты написал то же самое, – напомнил Тиресий. – Когда прислал мне мозаику для моего большого покоя.

– О да. Там тоже была замечательная картина.

– Но лучше мозаики в моем большом триклинии нет! – возразил Оклаций.

Большой триклиний в самом деле оказался большим триклинием – рассчитанным на несколько столов. Там вечером намечалось настоящее пиршество – судя по тому, как суетились слуги, и по запахам, что плыли с кухни.

Но прежде гости посетили бани – экая роскошь иметь бани в городе на самом краю земли, подумал Приск. Были они, правда, маленькие, но жаркие и светлые – Эск славился стеклянными мастерскими, и Оклаций позволил себе роскошь застеклить окна наверху.

Когда уже все помытые с дороги и переодевшиеся в чистые туники, с венками на головах расположились в триклинии, и рабы стали вносить и расставлять на столах яства, Кука спросил, указывая на одного из гостей, смуглого молодого человека лет тридцати, широкоплечего, с густой шапкой темных вьющихся волос: