Влад Савин - Страна Гонгури. Полная, с добавлениями

— За провиант — головой отвечаете. Чтобы ни крошки не пропало. Я захочу если себе что взять — стреляй в меня.

Отряд привычно располагался на постой — часть бойцов разместилась в домах побогаче, прочие же заняли стоящий на отшибе большой сарай с сеном, сложив там же отрядное имущество; рядом разожгли костер из разломанного на дрова ближнего забора и сели вокруг. Настало лучшее время в походе — свободное от устава, когда можно заняться личным: поговорить о чем хочется, и просто отдохнуть после маршем прошедшего дня; лишь водка не была дозволена, потому что сознательные бойцы революции — это не трактирная пьянь. Внизу журчала речка, за ней до горизонта уходила степь, с редкими кустами и невысокими холмами вдали. Позади, за домами деревни, огородами и лоскутами пашни, виднелся лес. Солнце стояло уже совсем низко; в небе зажглась первая вечерняя звезда.

— Места здесь красивые — сказал боец с перевязанной рукой — как война кончится, может быть приеду рыбки половить. С обрыва того, среди цветочков сидя. Скоро уже победа — и по домам. Первым делом, по улице героем пройдусь — звезда на фуражке горит, ремни скрипят, сапоги сверкают. Затем хозяйство поправлю, корову куплю, хату обновлю. Хороши конечно электрические фермы и трактора, как у Гонгури — но покамест и корова в хозяйстве очень полезна.

— О чем мечтаешь, деревня! — презрительно отозвался матрос — как война кончится, так будет вместо фронта трудфронт: строить, себя не жалея, и за планов выполнение биться, за тонны металла и угля, за урожай, за науку всякую передовую. Сказал Вождь: чтобы коммунизм победил, каждый должен способствовать, любым делом своим, словом и мыслью — каждую минуту. А ты — цветочки, корова, еще смородину у плетня вспомни! О своем мечтаешь, не об общем — значит, не в полную силу тянешь, и объективно, трудовому народу ты враг! А знаешь, что с врагом народа трудового делать положено?

— А ты не пугай, флотский! — сказал перевязанный, пытаясь свернуть цигарку — уж я в такую силу тянул, что врагу не пожелаешь, с мое пережить! За революцию я с самого первого дня, потому как происхождения самого бедняцкого: сперва батрачил, после солдатчина, раз-два в морду, как стоишь перед их благородием, скотина. А тут война — и шесть лет в окопах, где холодная вода по колено, а вшей с себя горстями собираешь — три года на фронте за народ трудовой, как до того еще три за отечество. На войне о завтрашнем вовсе не думаешь — там каждый день живым тебе, как подарок от бога, то ли будет, то ли нет, так что первый раз сегодня, помечтать право имею. А если сам ты такой сознательный, и за народ — так баб тех сегодня зачем прикладом?

— А нечего хлеб прятать! — зло бросил матрос — чтоб на базаре продать с прибылью, когда нам в паек одни сухари несвежие! Знаешь, что с клепальщиком тем стало — это ж я товарищу Итину про него рассказал? Через неделю, пришел он домой второй раз — жена с малыми в могиле, а в комнате пусто: все на рынок снесли, за еду. Умерли от голода — когда там мешочники поганые хлебом торговали, взял тогда клепальщик гранату — и на базаре том прямо в ряды! Патруль тут же — и в чрезвычайку его, ко мне. Законов мудреных я не знал, и судил по справедливости: наш провинился — на фронт, контра — сразу к стенке. А что тут судить — потому как сам так же бы сделал, отпустить хотел, и говорю — иди, но если еще раз, то на фронт тебя, без жалости. А он в ответ: сам желаю, чтобы на фронт, потому как жить мне теперь незачем! Уважил — а после пошел сам с хлопцами на тот базар, и всех, кого с хлебом поймали — в расход на месте! Гадье спекулянтское — всегда давил и давить их буду, как клопов! Ты не о них думай — о наших, кто сейчас без хлеба! Или забыл, как в городах весной — суп из крапивы ели?

— Зимой и крапивы не было! — сказал кто-то из бойцов — пайки лишь тем, кто в цехах, заставляли под надзором есть, чтобы семьям отдавать не смели — чтобы силы были у станка стоять! А иждивенцы — как могут! Приходила соседка к соседке, с дворовым комитетом: у тебя, Матрена, трое детей, и все живы еще, значит запасы какие-то втайне имеешь, показывай давай! На смену идешь — а навстречу тела мертвые на саночках везут. Не приведи господь — еще раз пережить такое!

— Нам все ж паек казенный положен — миролюбиво сказал перевязанный — хоть и сухари, а все еда. А этим как теперь быть, с их детьми малыми? Мир завтра будет, придешь ты домой — а там другой такой как ты постарался, и что тогда? В кого тогда — гранату? Если твою семью сейчас — тоже вот так?

— Верно! — сказал еще один боец — у меня вот тоже, жена с малыми в деревне. Земля у нас не пахотная, все леса, урожай чуть, самим едва хватает, а лишку и вовсе нет. А закон о хлебосборе — для всех один. И думаю вот — а вдруг, вернусь, а там — как здесь?

Все смотрели на матроса — а тот не знал, что сказать. Тогда заговорил сам товарищ Итин — и все обернулись к нему, в полной тишине. Потому как был товарищ Итин первым сподвижником самого Вождя — а значит и всей революции. И голос его был — как окончательный вердикт, спорить с которым могла лишь явная контра. А с контрой спорить не положено — ее следует уничтожать без всяких слов, как последнюю ядовитую гадину.

— Война идет — сказал он — как на войне, когда страшно в атаку подняться, под пули — а встаешь, чтобы победа была. Так и здесь — классовая война, она через каждого проходит, и никому нельзя в стороне. Отсидеться, о себе, семье своей заботясь — или хлеб свой долей в победу общую отдать? Не для себя забираем — ради дела великого и праведного. Потому что мы, Партия — авангард: лучше знаем, как всем распорядиться. Пусть даже против воли несознательных, кому свое дороже, это как — из окопа подняться страшно, и тебе взводный стволом в зубы. Убьют — так убьют. Голод — что делать! Потому ты, товарищ, думай — может, хлеб, семьей твоей сданный, хоть на шаг малый победу нашу приблизил. Ради счастья будущего — кто сам не доживет, так дети их счастливы будут. И потому, как трудно ни было — одна у нас всех дорога, скорее вперед. Зубы стиснув, кровь свою на камнях оставляя. Мы себя не жалеем — а прочие пусть хоть тыл нам обеспечат. Трудно им — а кому сейчас легко?

Все молчали. Лишь трещал костер, выбрасывая снопы искр. Кто-то рядом подбросил дров, стало светлее.

— Может, так оно и есть — наконец произнес перевязанный — у нас в батальоне конь был, Орлик. Просто чудо, а не конь. Геройский — однажды командира раненого спас: лег рядом, чтобы взобраться легче, и сам в тыл отвез. Умный — сразу соображал, откуда стреляют, где враг, где свои, и мины на дороге — как собака чуял. Год целый с нами был. Когда из окружения выходили, в лесах вяземских — других лошадей съели, на него рука не поднималась. Но день последний настал — кругом болота, чащоба непроходимая, и ни крошки нет. Мы уж терпели все, как могли — но сил нет, пришлось и его. Он сразу понял все — как человек плакал, кричал. Тошно всем было. А в ночь следующую — на прорыв пошли. Сначала молча, а как обнаружили нас, так не за свободу, за пролетариат, даже не «ура» обычное, а «за Орлика!» — и с такой злостью вперед, что в траншее вражьей никого живого не осталось! Так вот и вышло — победа наша, за жизнь невиноватого животного. Может, коммунизм оттого чуть ближе стал. Коммунизм — где все по правде будет, по справедливости.