Дмитрий Шидловский - Самозванцы

На экране снова появилось изображение многолюдного митинга на Дворцовой площади. Было заметно, что настроение у людей приподнятое. Над толпой развевались флаги с гербом Санкт‑Петербурга. Люди были возбуждены и что‑то активно обсуждали.

– Вот интересные события, – сказал Алексеев. – К шестьдесят восьмому году крымчане погасили все долги: и царские, и белых армий, и по ленд‑лизу – и потребовали отказа британцев от аренды Петербурга. Последовали длительные переговоры, и в семидесятом году Британия была вынуждена отказаться от аренды. К этому моменту Петербург представлял собой мощнейший промышленный, финансовый и научный центр. Естественно, США не упустили возможности вмешаться в игру через ООН. Требование СССР передать ему Петербург было, естественно, отклонено. Но и Крым Питера не получил, под тем предлогом, что не сможет управлять этой оторванной территорией. Был проведен референдум среди жителей бывшей арендованной земли, и в результате появилось государство Санкт‑Петербург. Была учреждена парламентская республика, которая, к неудовольствию всех заинтересованных сторон, сразу объявила о нейтралитете и неприсоединении. Это привело в Петербург большие капиталы и превратило его в крупнейший международный финансовый центр. Котировки Петербургской биржи рассматривались наравне с Нью‑Йоркской, Лондонской и Токийской. СССР был вынужден признать Петербург в семьдесят пятом году в рамках политики разрядки. Кстати, выгода, которую получила Москва от экономического сотрудничества с Петербургом, была гигантской. Одни туристы принесли больше валюты, чем торговля.

– Замечательно, – щелкнул пальцами Чигирев. – Я об этом и мечтал. Питер должен идти вперед быстрее остальной России. Он должен показывать ей путь, быть мостом на Запад. Даже лучше, если это произойдет при самостоятельности города: его не будут тормозить…

– Ты дальше смотри, – прервал излияния историка Басов.

На экране замелькали картины из жизни Петербурга и Крыма семидесятых годов.

– Если не смотреть на тексты вывесок и реклам, можно подумать что это Западная Европа или Северная Америка, – заметил Чигирев.

– Тебя это удивляет? – спросил Басов.

– Нет, радует, – ответил историк.

– А мне очень нравится крымская архитектура, – заявил Алексеев. – Посмотрите, какие дома они понастроили. Красивые и эргономичные. И никакого упрощения и штамповки. Великолепные проекты.

– А это приморские отели? – спросил Чигирев. – Ну, прямо Акапулько.

– Да, в семидесятые Крыму удалось стать международным курортом, – подтвердил Алексеев. – А вот это уже восьмидесятые.

– Ничего не поменялось! – воскликнул Крапивин. – Только модели автомобилей другие.

– Да, автомобили‑то стали побогаче, – заметил Чигирев.

– По уровню жизни Крым сравнялся с Францией, а Петербург – со Швейцарией и Швецией, – сообщил Алексеев. – Кстати, Петербург явно пошел по шведской модели социализма. Правда, деловая активность в городе оказалась так высока, что и притормозить ее стало не грех. Зато уровень социальных гарантий там один из самых высоких в мире. А Крым пошел по другому пути – поддержал частную инициативу и снижение налогов. Зато заорганизованности здесь было меньше, чем в странах Евросоюза, и экономика росла быстрее.

– А вот сейчас самое интересное, – объявил Басов. – Посмотрите, какие мины замедленного действия вы заложили.

На экране промелькнула фигура Горбачева на трибуне, а потом понеслась череда митингов с лозунгами: "Перестройка", "Гласность" и "Конец всевластию КПСС".

– Перестройка пошла своим ходом, – комментировал Алексеев. – Но на позиции сторон очень большое влияние оказали независимость белого Крыма и Санкт‑Петербурга. Для многих эти страны из‑за высокого уровня жизни казались примером для подражания. Советские люди хотели объединения с этими государствами. Коммунисты грозили "белым потопом", а демократы призывали воссоединиться с оторванными частями станы.

– Ну и что? – спросил Крапивин.

– Воссоединиться, а не разъединиться, – поднял палец Басов. – Возобладала центростремительная тенденция, а не центробежная. Отделиться хотели только прибалтийские республики, но здесь, думаю, комментарии не нужны, слишком большая разница в мировоззрении. Они никогда в полной мере не входили в СССР, так, колючей проволокой были прикручены. Проволоку ослабили – они и выскочили.

– СССР признал Южно‑Российскую Республику в восемьдесят девятом, – сообщил Алексеев. – А в девяносто первом к власти пришел Ельцин, который выдвигал лозунги воссоединения с Крымом и Петербургом. И заметьте, он пришел к власти в Советском Союзе. О развале Союза не было и речи.

– Разумеется, Ельцин конъюнктурщик, – фыркнул Чигирев. – Для него главное – власть. Он хватается за самую популярную в массах идею, чтобы с ее помощью подняться на вершину. В начале двадцатого века он был бы социалистом, в середине – националистом. А в конце пришлось становиться демократом.

– Да и бог с ним, – махнул рукой Басов. – Главное, что здесь выбор народа был иным, чем в нашем мире.

– К девяносто второму году СССР был преобразован в Евроазийский Союз, – снова заговорил Алексеев. – Туда не вошли только Литва, Латвия и Эстония. В Крыму и Петербурге тоже хотели воссоединения.

На экране попеременно начали появляться картинки из жизни постсоветской России, Крыма и Петербурга.

– Формально Крым и Петербург вошли в Евразийский Союз с девяносто пятого года, – продолжил повествование Алексеев, – но на особых условиях. Там сохранились свои законы и своя валюта. Унификация проходила постепенно. Но самое главное, постсоветская Россия не пошла тем извилистым путем, что в нашем мире. Во многом она переняла развитое проработанное законодательство Крыма. Не было такой грабительской приватизации, денационализация была проведена разумно: сначала граждане получили возможность выкупать небольшие магазины, кафе, коммерческий транспорт, и только потом началось акционирование крупных предприятий. Соответственно не было столь резкого обвала рубля и падения уровня жизни. Не было популяризации коммунизма. Крым предложил свою альтернативу развития и очень помог как финансами, так и консультациями. Удалось избежать и чеченской войны, поскольку не было такого ослабления центральной власти, как у нас в девяносто первом году. Международное влияние Евразийского Союза стало куда выше, чем у России в нашем мире. В девяносто шестом году президентом Евразийского Союза был избран крымский миллионер Набольсин, который начал весьма толковые реформы. Не было дефолта девяносто восьмого года, к двухтысячному евразийский рубль обрел стабильность, а в две тысячи втором стал свободно конвертируемой валютой. В Балканских странах, скажем, его брали даже охотнее, чем доллар и евро. Крым и Петербург перешли на него в две тысячи третьем. Уровень жизни в Евразийском Союзе оказался существенно выше, чем в постсоветской России в нашем мире. К две тысячи пятому Крым и остальная Россия уже полностью унифицировали свои экономические и юридические системы. А вот у Петербурга особый статус сохранился. Фактически он остался самостоятельным государством с более развитой социальной системой, стал мощным финансовым, промышленным и научным центром.