Дмитрий Шидловский - Самозванцы

– Ну конечно! Только от твоей Польши всё и зависит, – съехидничал Крапивин. – Сам говоришь, через двести лет ее и на карте не будет. И ничего, выживет Европа.

– Не только от Польши, – Но она – тот элемент, без которого будет нарушено равновесие. Жаль, что Чигирев этого так и не понял. А через двести лет Турция утратит своё могущество, погрязнет во внутренних проблемах и думать забудет о новых завоеваниях. Да и Россия укрепится. Войска Суворова помнишь докуда дойдут? А сейчас московские воеводы набеги крымских татар у столичных стен еле сдерживают. Так что, дружище, прежде чем нарушить равновесие, сначала продумай все последствия… А поскольку все последствия продумать невозможно, то равновесие лучше не нарушать. Не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.

– Так что же, опустить руки и ничего не делать?

– У меня очень много дел, кроме исправления истории в худшую сторону.

– Деньги, бабы, выпивка? – процедил Крапивин.

– И это тоже, – усмехнулся Басов. – А еще – пресечение попыток всяких самозванцев погрузить этот мир в хаос и всеобщую войну.

Больше на протяжении всей дороги спутники не разговаривали. Они проехали несколько небольших местечек, несколько раз останавливались на привал, для чего Басов каждый раз выбирал отдаленные полянки. При этом фехтовальщик не освобождал пленника от пут, заставляя его слезать и забираться на лошадь, принимать пищу и спать со связанными руками. Крапивин понял: Басов боится, что он сбежит. Подполковник был в ярости, хотя старательно скрывал это.

«Тоже мне, чистюля нашелся, – в бешенстве думал он. – Пристроился здесь, в Польше, при дворе и теперь только обоснования выдумывает, чтобы не сражаться за свою собственную страну. Мало того, еще и за поляков воюет, чтобы ему самому жилось богаче да вольготнее. То, что эти самые поляки на Россию зарятся, ему плевать. Не знал, что он такой. Да и что я о нём знал? Что нас вообще по жизни связывало? Увлечение боевыми искусствами, да и только. И на те мы смотрели по‑разному. Для меня это всегда был метод эффективнее сражаться с врагами, а для него – жизненная философия, собственная религия. Вот и докатился, что врагов своей страны поддерживает. Ничего, пан Басовский, меня ты не удержишь. Боец ты сильный, и от тебя мне сейчас не уйти. Дай только до твоей усадьбы добраться. На следующий же день сбегу. Уж я сделаю все, чтобы твои дружки до Москвы не дошли».

Двигались они достаточно быстро и уже вечером следующего дня достигли усадьбы Басова, которая представляла собой комплекс многочисленных жилых и хозяйственных построек, обнесенных высокой деревянной изгородью. Приглядевшись, Крапивин понял, что усадьба, несмотря на свою невзрачность, неплохо подготовлена к обороне от небольших отрядов. Многочисленная челядь приветствовала Басова во дворе. Тот быстро спешился, передал поводья слуге, помог спуститься Крапивину, освободил его от пут и повел в дом.

Они долго петляли по многочисленным комнатам, обставленным примитивной, но добротной мебелью, пока не достигли самого дальнего помещения. Там за своим неизменным ноутбуком сидел Алексеев в рясе католического монаха. От несуразности увиденной картины Крапивин даже споткнулся.

– А, Вадим, здравствуйте, – приветствовал его Алексеев.

– Здравствуйте, Виталий Петрович, – отозвался Крапивин. – А вы что, в католические монахи заделались?

– Да вот, Игорь посоветовал, – пояснил Алексеев. – Так проще жить, я якобы обет молчания дал. Да и в рясе в любое время, включая двадцатый век, ходить можно. Она же тысячу лет не меняется. Да вы никак в плен попали? Что‑нибудь случилось?

– Да вот, господин Басов у нас нынче польскому королю верно служит. Вот наши интересы и пересеклись, – усмехнулся Крапивин.

– Ну, раз служит, значит, так оно и надо, – заметил Алексеев.

Крапивин матюгнулся про себя. «И этого Басов успел обработать», – раздраженно подумал он.

– Виталий Петрович, мне нужно поместить Вадима в нашу камеру ненадолго, – проговорил Басов. – Не возражаете?

– Пожалуйста, к вашим услугам, – развел руками Алексеев.

Басов взял с полки на стене свечку в глиняном подсвечнике, зажег ее с помощью огнива, которое достал из мешочка на поясе, и жестом приказал Крапивину следовать за ним. Вдвоём они прошли в небольшую каморку, все убранство которой состояло из покрытой холстиной деревянной лежанки и дощатого стола. Басов поставил свечу на стол.

– Подожди здесь час‑полтора. Я закончу кое‑какие дела, и мы решим, что с тобой делать.

– Валяй, – равнодушно бросил Крапивин и плюхнулся на лежанку.

Басов вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Чигирев въехал в Краков в два пополудни. Когда колеса кареты застучали по мостовой столицы, историк вздохнул с облегчением. Второе путешествие, в отличие от первого, он проделывал уже не верхом, а в экипаже, и не в одиночку, а в сопровождении лакея, повара и кучера. И всё же ему, избалованному транспортом двадцатого века, этот способ передвижения казался не слишком комфортным. Небо хмурилось, готовясь то ли пролиться мелким ноябрьским дождичком, то ли забросать мерзлую землю снегом. Столица Речи Посполитой жила своей жизнью, самодовольной, роскошной, надменной. Казалось, бушевавший в стране рокош вовсе не беспокоит мирных обывателей Кракова. Паны дерутся… а обыватели этого даже не замечают. Из охваченных рокошем областей по‑прежнему поступали в столицу продукты, а из столицы в провинцию отправлялись с изделиями краковских ремесленников купцы. Война войной, а торговля – дело святое. Да и шляхта, казалось, не была сильно обеспокоена гражданской войной. Периодические выезды на войну с мятежниками Забжидовского она рассматривала как своего рода развлечение.

«Все‑таки здесь совсем иное отношение к войне, – подумал вдруг Чигирев. – Для них это часть быта, естественный фон жизни. Да и воюет‑то, по сути, небольшая кучка профессионалов. Все остальные заняты своими делами. Крестьяне возделывают поля, ремесленники работают в мастерских, священники молятся. Какой‑то незыблемый порядок вещей, который, кажется, может существовать веками. Собственно, то же самое и в Австрийской империи, я ведь её уже дважды проехал вдоль и поперек! И в Московии годуновской примерно то же чувствовалось. Феодализм. Все по учебнику.

Но не все передают учебники. Как рассказать про вонь узких улиц, по которым непрерывно текут нечистоты, выливаемые жителями прямо из окон? Про неизменно присутствующий на любом постоялом дворе, на большинстве улиц дикий запах, смешивающий в себе «благовония» навоза, сена, конского пота, человеческих немытых тел? Как передать надменный взгляд и гордую осанку немецкого дворянина, полностью уверенного, что он и есть соль земли и хозяин жизни, хотя он давно уже промотал все деньги и полностью зависит от еврейского банкира, суетливого, подобострастного, но богатого, как Крез? Как объяснить разгул и расточительство польских магнатов и бесшабашность шляхты, и на пир, и на сечу идущих с одинаковыми воплями восторга? Как передать помпезность здешних монарших дворов, соревнующихся друг с другом в роскоши, насаждающих абсолютизм, собирающих в единый кулак раздробленные феодальные земли? И как рассказать об амбициях уже нарождающейся буржуазии: крупных купцов, мануфактурщиков, судовладельцев, уже почувствовавших свою силу, уже желающих самим диктовать законы? Всего этого не поймешь до конца, пока не увидишь сам».