Андрей Десницкий - Угарит

– Еврей? – переспросил Иттобаал, – не слышал, что в вашей Мос-кебе живут евреи. Даже не знаю, кто они такие?

Я уклончиво промолчала: и в самом деле, что тут скажешь?

– Я исполнил, что изрекли уста мои, Вестница, – церемонно продолжил Иттобаал, – и близится отшествие мое.

– Мы очень благодарны тебе, Иттобаал, – с улыбкой ответила я, – без тебя мы бы тут погибли. Я хотела бы оставить тебе на память дар, но у меня ничего нет…

– Есть, есть! – оживленно ответил он, – есть волшебная сила в твоих перстах, и если дать тебе папирус, тростинку и чернила, ты творишь чудеса. Изобрази для господина моего царя, что найдет рука твоя… и если найдет она силу и для меня, то я дам тебе больше папирусов. И тогда будет радость нам в Арваде, и прибавится сил у господина моего царя!

Как-то совсем некстати мне сейчас было заниматься художествами, да еще Венька что-то там с этими музейными странниками обсуждал, мне тоже послушать хотелось. Но долг платежом красен, так что отказывать Иттобаалу мне было бы совсем неприлично.

– Ну ладно, тащи свои папирусы, – вздохнула я, стараясь краешком уха услышать еще хоть кусочек занимательной беседы.

Похоже, наш лукавый спутник все предусмотрел заранее, потому что и папирус, и тростинка с заостренным концом, и глиняная бутылочка, заткнутая кусочком коры, появились у него в руках как по мановению волшебной палочки. И еще какой-то черный брусок.

– Иди за мной, Вестница, – поманил меня Иттобаал, кивая в сторону невысокого здания, откуда пахло жареным мясом и свежим хлебом. – В харчевне найдется для тебя теплое местечко и стол, чтобы расстелить папирус.

– А за Бен-Ямина не волнуйся, я предупрежу его, когда он насладится беседой с друзьями, – поспешил он успокоить меня, очевидно, перехватив тревожный взгляд, который я кинула в Венькину сторону.

Мы зашли в харчевню, Иттобаал обменялся с хозяином парой гортанных фраз, и меня тут же пригласили за невысокий столик, который хозяин для надежности еще раз протер сомнительного вида тряпицей.

– Здесь слишком темно, – сказала я капризно, – и тесно. В самом деле, на студию это место походило мало. Но Иттобаал не сдавался – минуты через две столик вместе с ковриком для сидения был вынесен наружу, и я уселась, скрестив ноги, у самого входа в питейное заведение. Еще и реклама бесплатная!

Иттобаал слегка скривился, явно усомнившись в чистоте стола, смахнул в него невидимую крошку и разложил письменные принадлежности. Сам он встал в сторонке – то ли охранять меня, то ли следить, чтобы от работы не отлынивала. Вдалеке виднелся и Венька со своими иудеями, они размахивали руками и обсуждали, судя по накалу страстей, очередной раунд ближневосточного мирного процесса. Я разложила лист (Иттобаал тут же прижал его по углам камешками), обмакнула стило в бутылку… но в ней оказалась вода.

– А чем рисовать? – спросила я его.

Иттобаал посмотрел на меня как на полную идиотку и ответил:

– Чернилами. Или тебе неугодны наши чернила? У тебя есть свои?

Карандаш, кажется, оставался у Веньки, а другого ничего у меня и не было.

– А как, если это вода?

Иттобаал еще раз выразительно взглянул на меня, потом осторожно вынул из моих рук тростинку, обмакнул ее в бутылку, стряхнул обратно каплю… а потом потер кончиком тростинки о черный брусок и начертил в самом уголке листа тонкую линию. Ну конечно, как я могла забыть! Так и в Китае, кажется, рисуют…

Венька с иудеями тем временем переместился к нам поближе, Иттобаал тоже встал рядом с ними, прислушиваясь к разговору и подавая время от времени краткие советы. Я загляделась на колоритную четверку, в которой каждый из собеседников был по-своему хорош, и пальцы мои словно сами по себе заскользили над папирусом… Ну да, легко сказать! Они заскользили от бутылочки к брусочку, и к папирусу, и обратно, и чернил этих дурацких было то слишком мало, то слишком много… Но скоро я приноровилась, и страница стала покрываться легкими штрихами. Я, как это частенько у меня бывало, полностью отключилась от окружающей обстановки, и вышла из транса только когда над моим плечом раздался восхищенный клекот. А я и не заметила, как трактирщик и кто-то из его поварят пришли посмотреть, чем это я тут занимаюсь, да так и замерли на месте. Что они такое говорят, я понять никак не могла, но восхищенные взгляды, переводимые с рисунка на собеседников и обратно, поясняли все без лишних слов.

Но вот Венька уважительно раскланялся с древними евреями, Иттобаал что-то коротко сказал ему, кивнув в сторону харчевни, и они оба решительным шагом направились ко мне.

– Велика сила твоя, Вестница, – после долгого молчания произнес Иттобаал, когда я уже начала тревожиться, понравился ли ему рисунок. – Но неужели именно меня, недостойного, изобразила ты для господина моего царя?

– Нет, сконфуженно произнесла я, – это для тебя. А про царя я как-то совсем забыла. Ну хочешь, я ему сейчас тож ечто-нибудь быстро нарисую?

Вместо ответа Иттобаал положил на стол еще один лист папируса и сам устроился рядом со мной, с любопытством глядя на то, что проступало на белом листе. А на меня вдруг напал приступ безудержного хулиганства, и я стала рисовать Москву, по которой, оказывается, ужасно соскучилась. Высокие дома, улицы, обсаженные деревьями, машины, неторопливо гуляющие пешеходы, поезд метро, вырывающийся из туннеля на открытый участок пути, метромост в Лужниках. Не знаю, что там Венька плел Иттобаалу, как объяснял ему смысл того, что возникало на пергаментах, но остановиться я уже не могла. И только когда на последнем листе уже не осталось свободного места, я отложила стило и размяла затекшие и перепачканные пальцы. М-да, героем последнего моего рисунка стал Пампуш на Твербуле, очень подходящая для доисторического царя картинка!

– Ты еще скажи ему, что там на памятнике написано, – меланхолично посоветовала я порядком перетрудившемуся Веньке. Пусть его царь как следует помедитирует над фразой «в мой жестокий век восславил я Свободу», глядишь, местным ребятам полегче жить станет.

Вместо ответа Венька весьма выразительно на меня взглянул и снова склонился поближе к Иттобаалу, оторопело разглядывавшему мои рисунки.

– Ну и чумовая ты все-таки, Юлька, – только и сказал он, когда мы окончательно распрощались с нашим спутником и почти приятелем. – Не соскучишься с тобой.

– А ты что, уже скучать собрался? – привычно парировала я, но Венька только шутливо попытался пободаться со мной лоб в лоб, а потом спохватился и спросил:

– Слушай, так ты, наверное, голодная?

– Вообще-то с утра не ела.

И только тут я заметила, что уже не фигуры зевак закрывают мне свет, а само солнце спряталось за стены домов и наступает вечер. Но толпа тут же расступилась, на стол была с почтительным поклоном поставлена жареная козлятина, и лепешки, и сыр, и вино… начался наш прощальный ужин с Иттобаалом. И в самом деле, было, за что его благодарить.