Андрей Десницкий - Угарит

– А то! – задиристо ответил Венька. Ну точно, мальчишки они и есть мальчишки…

– Нож убери, пожалуйста – очень вежливо попросила я.

Нож был убран. Соломон отпустил Веньку и грустно присел рядом со мной.

– И что теперь? – спросил он.

– А вот не знаю! – всё еще петушился Венька, поднимаясь с земли, – и вообще, с ножом нечестно! И орать, когда подножка!

– Кинжал для защиты, – грустно ответил Соломон, – я знаю, что есть во дворце люди, которые хотели бы моей смерти. И отец нынче болен…

– Ну так пойди к нему! – не выдержала я, – поговори с отцом!

– Как я могу! – ужаснулся тот, – Отец мой не волен ли оставить свой престол, кому пожелает? Если он решил дать его сыну своему Адонии – кто я такой, чтобы спорить с ним, да продлит Господь его дни!

– Да знает ли он? – настаивала я.

– Если даже не знает, – покачал головой тот, – не мне говорить ему об этом. Не мне ждать, когда отойдет он к праотцам. Как огорчу я его непослушанием в дни горестной болезни? Адония так Адония.

– Да нет же! – всё не мог успокоиться Венька, – ты что, Библию не читал… ах, да. Не читал.

– Чего не читал? – не понял тот.

– Ну, неважно. В общем, именно тебе быть царем, и точка. Я знаю. Так пророки прорекли.

– Да, мне тоже так говорили, – согласился он, – и Натан, и… и мама…

Ну вот, маму вспомнил! Тоже мне младенец… а что значат мамы в этом мире, если ничего не значат жены?

– А кто твоя мама? – спросила я.

– Царица Бат-Шева.

– Ну, – фыркнула я, – если царский сын тут боится царю слово сказать, то царицу, наверное, и на порог к нему не пускают.

– А вот тут ты не права, – отозвался он, – мама бы могла…

– Как? Ты не можешь, а она…

– Она может. Ты мало знаешь наши обычаи, Йульяту. Ты думаешь, если женщина сидит дома и не выходит воевать, то она не правит в этом доме? Глава не покоится ли на шее? Ты думаешь, что господин мой царь забыл любовь юности своей? Забыл обещания, которые давал матери? Матери, а не мне.

– Так значит… – Веньку осенила новая идея, – ступай к матери!

– Бат-Шева, это же Вирсавия по-нашему, любимая жена Давида!» – это он пояснил уже мне.

– Что ты, – покачала головой Соломон, – она тоже теперь больна и не выходит с женской половины, а мне туда хода нет. А когда она исцелится, царство Адонии упрочится, и не о чем будет просить царя. Да и не станет она говорить одна, если никто из мужей не поддержит ее.

– Я поддержу! – тут же воскликнул Венька, всё тем же сдавленным шепотом.

– Из наших мужей, – ответил Соломон, – которые при дворе царя. Что у Бат-Шевы общего с тобой?

– Тогда пророк Натан! Пошли за ним не медля.

– Завтра он придет и сам, – ответил Соломон, – но послезавтра уже может быть поздно. Кто бы теперь же сообщил моей матери?

– Как это кто? – изумленно спросила я, – Вы что, меня вообще за человека не считаете?

– А ты разве знаешь мою мать? Ты вхожа на женскую половину? – в свою очередь удивился Соломон.

– Если это она заправляет всем вашим курятником, то знаю, – энергично подтвердила я, – и даже научила их всех кое-каким нашим художествам.

– Кто вы такие, чужестранцы, что вам открыты судьбы нашего мира, и вы нас даже учите и помогаете нам? – довольно патетически спросил Соломон, но тут же сбился на нормальную человеческую речь. – Впрочем, кем бы ты ни была, Йульяту, поспеши к к моей матери и все расскажи ей.

– Хорошо, что я не заколол тебя, – усмехнулся он, протягивая Веньке руку, – Так часто бывает, что друг нам в первое мгновение является в обличии врага, не мудрено, что я не сразу распознал тебя.

– Пореже бы так, – хмыкнул Венька, стирая капельку крови на шее, куда совсем недавно упиралось острие кинжала, – а то порезы потом лечить.

– Ладно, Юлька. Беги, время дорого.

И я побежала. На бегу я мысленно пообещала этому спецназовцу при случае сказать все, что я по его адресу думаю, чтобы навсегда понял. Но главное, все были живы и убивать друг друга уже расхотели!

По позднему времени во дворце царила кромешная темнота. Рано они тут спать ложатся, надо сказать. Хорошо, что дорога на женскую половину мне была хорошо знакома, не то плутала бы я в этих закоулках и переходах до самого утра. В прихожей перед помещением царицы, или как тут эта комнатушка называется, поперек двери прямо на полу спала любимая служанка главстарухи Тавита. Впрочем, хватит мне даже мысленно называть царицу старухой. Раз уж я знаю теперь ее имя, ни к чему эти прозвища…

Как ни пыталась я аккуратно перешагнуть через служанку, Тавита тревожно вскинулась, ухватив меня за руку, и быстрым шепотом заверещала:

– Кто ты и зачем идешь к царице в столь поздний час? Остановись, не то я позову стражу! Царица больна, и к ней не велено пускать никого, кроме лекарей.

– Да пусти ты меня! – возмутилась я. – Не видишь что ли, это я, Йульяту!

Видеть что-либо при призрачном свете слабенькой масляной лампы было весьма затруднительно, но мой акцент и бесконечные лингвистические ошибки служили мне наилучшей визитной карточкой. Тавита убедилась, что я это действительно я, но пускать в царицыны покои, там не менее, категорически не пожелала.

– До утра жди, утром если царица пожелает, то поговорит с тобой, а ночью не смей ее будить, лекаря запретили.

– Не могу я до утра ждать, мне срочно надо, – настаивала я, выдираясь из цепких тавифиных рук, – И сказать тебе не могу, в чем дело. Это секрет, я его только царице могу рассказать.

– У царицы нет от меня секретов, – настаивала служанка, крепче смыкая свои пальцы на моих запястьях, – И никакая тайна не заслуживает того, чтобы ради нее будить среди ночи больного человека.

– Нет заслуживает, заслуживает! – невольно повысила голос я, и в эту минуту дверь комнаты Вирсавии распахнулась, и на пороге возникла сама царица, кутающаяся в теплое покрывало.

– Что здесь случилось? – властно поинтересовалась она, переводя взгляд с меня на Тавиту. – Йульяту, зачем тебе понадобилось рваться ко мне среди ночи, когда я не велела никого к себе пускать?

– Царица… ваше величество… государыня… – от волнения у меня в голове уже была сплошная каша, и я напрочь забыла, как правильно полагается обращаться к ней.

– Короче, тут дело такое, Адония себя царем провозгласил, – обалдев от попыток сложить политесную фразу, прямо в лоб бухнула я и для пущей убедительности добавила:

– Он и жертвы уже принес, и его войска на царство кричали. Мой… муж сам все это видел и слышал.

– Как Адония? – переспросила царица, – Ты ничего не путаешь, девочка?

– Ничего, ваше величество, – замотала головой я, – Венька только что примчался из этого вашего Рогель… Зохель… как его? Говорит, вот только что Адония жертвы приносил, и войска ему кричали, чтобы быть Адонии царем.