Анатолий Спесивцев - Вольная Русь. Гетман из будущего

Хмель внимательно, но без агрессии посмотрел в глаза Срачкороба. Знаменитый шутник (которому сейчас совсем не хотелось шутить) увидел в них не злость, а озабоченность. Богдан тяжело вздохнул, видимо, предстоящий разговор и его самого не радовал.

– Ну, Юхиме, шо с тобой будем делать?

– А я що? Я ничего, – поспешил отбояриться от возможных обвинений запорожец. Формулировка вопроса ему категорически не понравилась. Потому как на Сечи если что с казаком делали, то в лучшем случае пороли. Если провинился по мелочи. Большинство правонарушений каралось смертью. Судя по виду и тону кошевого атамана, награждать собеседника он не собирался.

Гетман снова накрутил ус на палец, потом отмотал его обратно и снова тяжело вздохнул, усиливая тем самым у Срачкороба самые плохие предчувствия.

– Нииичего он…

– Так ничего ж такого не делал! Ну… за последнее время, по крайней мере.

– Не делал он ничего. В том-то и беда, що делал.

– Шо?!!

– Вид человеческий потерял. Данный нам Господом по образу своему и подобию (цитаты церковных книг обычно приводились в церковнославянском произношении, без простонародных реплик). Спился ты, Юхиме… совсем. Часто уже не на человека, а на скотину бессловесную похож. Скоро горилка тебе весь свет заслонит. Вот и сегодня, захожу – Иван с Федьком як огурчики, а ты сидишь, куняешь. Ще чарку выпил бы, точно б под стол упал.

– И не упал бы. Як завсегда сидел. А як бы и навернулся б, що за беда? Я шо, з сечевиков больше всех пью? Та у нас полным-полно козакив, шо горилку дудолять – где там мне, грешному. Почему мне нельзя?

Хмельницкий скривился, будто вместо огурца лимон надкусил.

– Що пьють, то пьють, правда твоя. Только они ж – не ты.

– Так чем я хуже их?!!

– Да не хуже, не хуже, а даже совсем наоборот – лучший.

– Га?.. – Сечевик растерялся. Одно дело – считать себя о-го-го каким лихим казаком и умным в придачу. И совсем другое – услышать нечто подобное от самого Хмельницкого, не в шутку (какие там шутки), всерьез.

– Авжеж. Хто ж на Руси про знаменитого Срачкороба побрехеньок не слышал? Та, думаю, нет таких людей, разве що глухие та дурнуватые, которые речи людской не понимают, о тебе не слыхали. И по чужинским землям про тебе все знают, на ночь, щоб друг друга испугать, байки про тебе рассказывают. Навить у дальних землях, Гишпании, например, мне передавали, що хлопцив з нашего посольства про тебя, Юхиме, в Аркадия спрашивали.

Юхим невольно расправил плечи и гордо поднял голову. Что ни говори, но, когда о тебе такое рассказывают, любому будет приятно.

– Наконец, – продолжил кошевой, – про тебе ж як про святого слава идет. По всей русской земле. Зимою монахи з Троице-Сергиевой лавры в Чигирине были, про тебя расспрашивали. Пришлось брехать, що ты на важном деле и с ними встретиться не можешь. Не рассказывать же постникам и молельщикам, що святому человеку в пьяной драке морду разбили, челюсть набок своротили, нос расплющили та на додачу сапогами по ребрам отходили? Дознаться они про это все равно дознались, но хоть пристойность была соблюдена.

Воспаривший было в эмпиреи Срачкороб испытал в который раз «прелесть» грубого возврата в действительность.

– Та я… та мы им самим навешали! И святость эта… – Юхим проглотил ядовитое определение, не желая подставляться еще и по поводу своего отношения к православию, принятому им сугубо для проникновения в желанное общество сечевиков.

– Допустим, навешали им, уже когда ты без сознания на земли валялся. Тебя ж за мертвого приняли. Через твои дурные шутки два куреня стенка на стенку сошлись. А святость… Хто ж тебе спрашивать буде? Це всей Малой Руси нужно. И всем козацким землям.

Полагавший, что шутка над казаками соседнего с Васюринским куреня была не дурацкой, а очень удачной и остроумной, Срачкороб в пререкания по этому поводу вступать не стал. Поостерегся. Но смолчать по поводу доставшей и совершенно ему не нужной святости не смог:

– Та не нужна мне ця святость. Назначьте святым кого-нибудь другого. Ну, хоть бы Ивана, я сколько раз про це говорил.

Богдан стукнул кулаком по столу, вызвав этим небольшое столотрясение. Звякнули ложки-вилки, опрокинулась и прокатилась по столу чарка, чуть было не опрокинулась одна из вновь водруженных на стол кварт с горилкой. Юхим ее машинально поддержал, не дал упасть.

– Цыц. Святость це тебе не чин или выборная должность. На ней нельзя назначить или среди людей выборы провести. Думаешь, я или митрополит не жалеем, що слава святого в народе про тебя пошла? Ох, як печалимся – неподходящий ты для нимба человек. Та только що мы против воли Господа? Видно, это Его решение. – Хмельницкий указал пальцем в потолок. – Хочешь ты или не хочешь, а быть тебе святым. Вопрос только, когда обретешь святость.

Последние слова показались Юхиму особенно неприятными.

– Це як понимать про обретение?

– А чего тут непонятного? Святым признается человек, от чьих мощей виходять чудеса. Вокруг тебя их всегда хватало, не сомневаюсь, що й после смерти ты не успокоишься. Але ж тут и собаку закопано. Не подобает будущему святому оставлять земную юдоль, залив глаза, захлебнувшись собственной блевотой или от стусанив съехавших с ума пьянчуг. А ты, судя по всему, имеешь намерение закончить именно так.

Гетман, насупясь, уставился на притихшего Срачкороба. Тому показалось, что его просвечивают тем самым ре… в общем, теми самыми лучами, о которых рассказывал Аркадий. Даже тени сомнения у казака не возникло, что видит его Богдан насквозь. И разговор о собственной кончине, да еще настолько конкретный, Юхиму категорически не нравился. Ему вдруг стало зябко, и самые черные страхи заползли в душу.

«Ох, не до добра усе це».

Посверлив немного сечевика взглядом, Хмельницкий поморщился: наверное, рассмотренное ему не понравилось. Так и не дождавшись от обычно бойкого шутника возражений, он продолжил:

– Я, як кошевой атаман войска Запорожского и гетман Малой Руси, допустить такое неподобство не могу. Святой из козакив должен погубнуть в битве с иноверными супостатами. З поляками там або турками. И устроить такое благе дело легче легкого.

В последних словах Юхиму послышался приговор. Даже лютые враги не могли упрекнуть Срачкороба в трусости, но здесь он почувствовал, как отливает кровь от лица, а тело охватывает мелкая, противная дрожь. Только страх страхом, а человек, не умеющий его преодолевать, знаменитым на Сечи стать не мог. Пусть немгновенно, но достаточно быстро казак сообразил, что, имей Хмельницкий намерение поторопить смерть будущего святого, разговоры с ним разговаривать бы гетман не стал. Богдан подгонять собеседника не спешил, проявив свойственную многим политикам несовместимость слова и дела, достал из кармана трубку, кисет с табаком, задымил.