Михаил Ахманов - Странник по прозвищу Скиф

Чуть дальше, за рядом седел и секир, фыркали стреноженные кони. Их, как всегда, стерегли Пискун и Две Кучи, обладавшие самым низким статусом в орде и потому назначенные на роль вечных козлов отпущения. Прочие шинкасы, числом восемнадцать, сгрудились перед своим владыкой, размахивая легкими топориками и ножами длиной в половину руки. Лица их прикрывали плотные кожаные маски, одевавшиеся, как знал уже Скиф, и во время сражения, и во время боевых плясок; то и другое посвящалось Шаммаху, богу Чистого, Одноглазому Кондору Войны, Всевидящему Оку.

Тха отхлебнул из своего серебряного кубка, шлепнул правой ладонью торчавший у колена небольшой барабан; резкий звук раскатился в сумраке ночной равнины. Из толпы выступили двое: коренастый Клык и широкоплечий жилистый Ходд-Коршун, самые сильные воины после Когтя. Клык был обнажен до пояса, и с шеи его свисало ожерелье, а Ходд щеголял в безрукавке из оленьей шкуры мехом наружу и широких браслетах. Каждый держал топорик с треугольным лезвием и длинный нож; маска Ходда пестрела серыми полосами, маска Клыка была размалевана рыжей охрой. Скиф отлично видел обоих: света хватало, так как над степью уже взошли луны, темно-багровая Миа и Зилур, больший из двух серебристых амм-хамматских сателлитов.

Гиена вновь ударил в барабан, и гибкие фигуры воинов заскользили по кругу. Ноги их в мягких сапогах приминали траву, руки плавно двигались, словно отбивая некий ритм: взмах топором, два взмаха ножом, оружие скрещивается перед грудью, затем руки идут в стороны, вверх… И снова — взмах топором, два взмаха ножом. Постепенно движения шинкасов делались все быстрее, все стремительнее, а круг становился уже; наконец, они сошлись на расстояние трех шагов.

Раздался грохот. Замелькали топоры и клинки, то отсвечивая алым в пламени костра, то сверкая чистым серебром или отливая багрянцем в лучах Зилура и Миа. Клык и Коршун танцевали, звеня оружием, и танец их был грозен. Пляска диких воинов, вступивших в почти реальный поединок! Они рубили и секли, наносили удар за ударом, отступали и наступали, уклонялись, делали быстрые выпады, то ныряли в сторону, то падали в траву, то подскакивали вверх. Фехтовальная техника, на взгляд Скифа, была невысока, однако пляска производила устрашающее впечатление. Казалось, один из воинов вот-вот рухнет на землю с пробитым черепом или дырой в груди.

Тха, степной князек, одобрительно кивая головой, потягивал хмельную пеку, подбадривал сражавшихся гортанными возгласами. Рука его опять потянулась к барабану, послышались четыре рокочущих удара, и четверо шинкасов из толпы, размахивая топориками, прыгнули к бойцам. Круг сразу стал шире; теперь шесть фигур метались за костром, и перезвон клинков сделался почти непрерывным.

Новые удары барабана — три, четыре, пять… Уже все шинкасы кружились в боевом хороводе, подобные сражавшимся насмерть демонам. Жуткие кожаные маски, скрывавшие их лица, трепетали; длинные пряди, словно десятки змей, скользили по плечам; ноги, подчиняясь грохоту барабана, отбивали четкий ритм. Внезапно, после двух резких ударов, кольцо танцующих распалось: теперь каждый бился со своим противником, но все девять пар в прежнем темпе двигались по кругу, вздымая свои топоры и ножи.

— Половецкие пляски, — пробормотал Скиф, чувствуя, как Коготь нетерпеливо переминается за спиной; охраннику тоже, вероятно, хотелось поразмяться.

— Женщин не хватает, — прокомментировал Джамаль и поскреб колено сквозь прореху в пижамных штанах. — Вах, не хватает! В театре, с девушками, все же лучше получается.

— В театре, — заметил Скиф, — у танцоров хоть шеи чистые. А эти… Грязны, как задница ксиха!

Разумеется, он тут же получил древком по ребрам. Затем Коготь, склонившись к нему, дыша вонючим перегаром, прохрипел:

— Смотреть! Страшно, а? Какой шинкас воин! Чик-чик, — он похлопал по лезвию своей огромной секиры, — и голова — нету! Голова идти гулять к Хадар, кишки тоже к Хадар, а твой печень — жрать Коготь!

— Развяжи руки, ублюдок, и твой печень жрать хиссап, — ответил Скиф. — Твой печень и их печень тоже, — он кивнул в сторону танцующих.

Некий план начал складываться у него в голове; весьма рискованный, способный в равной мере привести к успеху либо к провалу. Тут уж все зависело от главаря шинкасов, от его чванства, амбиций и степени презрения, питаемого им к невольникам. Скифу казалось, что шансы у него есть, ибо недостатком самомнения Гиена отнюдь не страдал.

Коготь, вероятно, тоже. В очередной раз ткнув пленника топорищем, он хрипло расхохотался.

— Твой — кафал, а зубы скалить, как пирг! Ха! Твой топор не держать, меч не держать! Твой видеть острое железо, мочиться со страха! Твой…

— Не нужны мне меч и топор! — прервал его Скиф, свирепо ощерившись и не обращая внимания на предостерегающие знаки Джамаля. — Я без топора уложу любого! На выбор! И долго плясать у костра не стану! Не девка!

— Твой?! — изумился Коготь. — Твой — убить любого? Без меча? Без ножа? Без топора? — Он скорчил жуткую гримасу и резко выдохнул: — Твой — хиссап!

Затем, переложив секиру в левую руку, шинкас вцепился правой в ошейник Скифа и рывком поднял пленника на ноги. Тонкие губы Когтя скривились в злобной ухмылке, в глазах — узких, как амбразуры дота, — мелькнул опасный огонек. Намотав цепь на запястье, он потащил Скифа вокруг костра, пиная коленом под зад и рявкая:

— Твой — убить — любого! Ха! Вонючий червь! Кал ксиха! Отрыжка зюлы! Убить — любого! Ха! Твой кафала не зарезать! А шинкас — все шинкас! — великий воин! Любой выпустить твой кишки! Ха-ха! Выпустить одним ножом, без топора!

Кое-какие основания для подобных выводов имелись: слишком уж легко он им достался.

Три дня назад, когда Джамаль спас его от дурманного морока, Скиф, отдышавшись, тут же приступил к ревизии. В голове у него теснилось десятка два вопросов сразу — и как торговый князь сумел проникнуть в Амм Хаммат, и как оказался на опушке рощи, и почему убийственный запах падда вроде бы не повлиял на него, и каким образом человек, минутой раньше беспомощно пускавший пузыри на больничной койке, ухитрился выздороветь — исцелиться окончательно и бесповоротно, о чем свидетельствовали и его связная речь, и быстрые энергичные движения, и лукавый блеск темных глаз. Пожалуй, это внезапное исцеление являлось самым поразительным — и, разумеется, самым приятным моментом; но в первые пять минут Скиф даже не пытался разрешить сию загадку.

Он проверял свою память.

Проверял быстро, тщательно, словно бы экзаменуя сам себя, отвечая на вопросы некой невидимой анкеты: имя, фамилия, адрес, основные факты биографии, события последних дней, задача, с которой его послали в Амм Хаммат, рекомендации и приказы Сарагосы, пароль… Он помнил все; на этот раз, похоже, кладовые памяти не потерпели ущерба, и объяснить это можно было лишь одним: он не терял сознания, а значит, дурные сны не успели овладеть его разумом и душой. Убедившись в этом, Скиф сразу почувствовал себя уверенней; сел и во все глаза уставился на Джамаля.