Михаил Ахманов - Странник по прозвищу Скиф

Это движение далось ему с трудом, словно вдруг восстановившаяся реальность навалила ему на плечи тяжкий груз — видеть, слышать, ощущать.

— Распадись и соединись! — пробормотал Скиф. — Дьявольщина! Распадись и соединись!

Теперь он понимал, что означает это присловье амазонок.

Той же ночью, после плотного ужина, они с Джамалем сидели в своей келье под Башней Стерегущих Рубежи. Во время трапезы звездный странник был непривычно молчалив, не шутил с девушками, не хвалил душистое вино, не поднимал тостов, не бросал откровенных и жадных взглядов на круглые коленки и упругую грудь златовласой Таммы. Ему явно хотелось поскорей закончить с едой и питьем и поразмыслить в покое, но Тамма и Сийя были безжалостны, заставив съесть все, что находилось на столе. Обряд отнимал силы, и восстановить их можно было лишь одним способом — есть и пить.

Когда трапеза закончилась и компаньоны вернулись в свою опочивальню, Джамаль опустился на ложе, упер локти в колени и закрыл ладонями лицо. В такой позе пребывал он довольно долго, и Скиф начал уже беспокоиться, ибо угрюмая молчаливость и отсутствие аппетита были Джамалю несвойственны. Как, впрочем, и Ри Варрату, телгскому Наблюдателю.

Но тут он заметил, что звездный странник, растопырив пальцы, с улыбкой поглядывает на него, и приободрился. Затем Джамаль вытянул губы, произнес «пху!», причмокнул и уставился на стеклянный кувшин с вином, который Скиф прихватил с собой. Вино было цвета старого янтаря, терпкое, чуть горьковатое, напоминающее вкусом херес, но вряд ли здесь его гнали из винограда. Впрочем, на качестве это не отражалось.

— Налей, дорогой, — произнес Джамаль. — Выпьем за щит и доспех, несокрушимый, как горы Мауля, за погибель ару-интанов и премудрую мать нашу Гайру! Чтоб Небесный Вихрь баюкал ее в эту ночь и в другие ночи, пока Безмолвные не шепнут ей на ушко, что пора подниматься к ним, на серебряный Зилур!

Дважды упрашивать Скифа не пришлось; он налил, и компаньоны выпили за все сказанное. Потом Джамаль уселся поплотнее, привалился спиной к стене и начал:

— Помнишь ли, драгоценный мой Паир-Са, нетерпеливый Владыка Ярости, как стояли мы на холме, прибыв сюда в первый раз, и глядели на дурную рощу, куда ты за веткой ходил, да котелок из золота, что торчал над деревьями?

Скиф кивнул.

— А помнишь, как хотел ты тут же бежать к нему? И тогда, и в этот раз я едва выволок тебя на свежий воздух?

— Ну? — буркнул Скиф, не понимая, куда клонит компаньон.

— А что я тебе говорил? — Джамаль многозначительно поднял палец. — Я говорил: не спеши, дорогой! Пойдем в степь, пойдем в горы, встретим людей, познакомимся, выпьем, потолкуем! Вах! Люди нам все скажут! — Он так забавно сымитировал свой собственный грузинский акцент, что Скиф невольно расхохотался. Джамаль погрозил ему пальцем. — Вот! Теперь смеешься! А вышло все по-моему! Пошли, встретили хороших людей, выпили да потолковали, расспросили обо всем, да еще и подарка удостоились! Вах, какого подарка! — Он закатил свои черные, как маслины, глаза.

— Положим, людей мы встретили всяких, — сказал Скиф. — С одними и вправду выпили да поговорили, а из других пришлось выпустить кишки. К тому же не собирался я сломя голову в ту поганую рощу бежать ни тогда, ни теперь. Ибо сказано: не дергай затвор, коль магазин пуст! Сейчас — другое дело… — Скиф уставился на Джамаля, взиравшего на него с усмешкой. — А ты что-то весел, как я погляжу… Разобрался с секретами премудрой? Сможешь повторить ее фокус?

— Смогу. Если не повторить, так показать, как это делается. Главное — показать, дорогой!

Тут звездный странник пустился в долгие рассуждения о ментальном кодировании, защитной телепатической блокировке и тонких операциях на коре головного мозга, способных предохранить разум, эмоции и подсознание от насильственного отторжения от тела, коему все эти блага дарованы от природы. Скиф, в силу своего гуманитарного образования, мало что понимал в таких делах, однако усвоил, что Джамалю во время обряда удалось запомнить некий алгоритм перестройки нейронных связей, который можно воспроизвести в техническом устройстве. А что касается всяких устройств, то в этом телгани являлись великими искусниками, ибо цивилизация их была на десять или двадцать тысячелетий постарше земной. Словом, у звездного странника был повод пить и веселиться, ибо Миссию свою, по крайней мере в части обороны, он исполнил. «Броня крепка, и танки наши быстры!» — как говаривал майор Звягин. И добавлял: «А коли так, то можно пострелять не только холостыми».

Послушав речи Джамаля, Скиф спросил про пляски. Танец амазонок произвел на него большое впечатление, Да и не один лишь танец, а вся торжественная атмосфера, царившая в подземном святилище, — музыка и заклятия, что читала Дона ок'Манур, грохот мечей о панцири, многолюдство собравшихся и явная их уверенность в том, что Незримые и Безмолвные Боги готовы одарить некой Силой, защищающей от демонов.

В ответ Джамаль заметил, что все великолепие колдовской процедуры создает лишь необходимый психологический фон, раскрепощает и проясняет подсознание — как, впрочем, и сладкие запахи падда в строго дозированной и очень малой концентрации. По его мнению, человек, обладающий ментальной подготовкой, с дисциплинированным и восприимчивым умом, вполне обошелся бы без лишней помпезности, музыки и плясок. Главное заключалось не в этом, а в телепатической операции, производимой премудрой матерью. Джамаль не мог сказать, прибегала ли она к помощи богов, но сестры ее — те, кто носил серебристые плащи, — являлись активными участницами магического действа. Они накапливали и отдавали энергию; они были скальпелем и иглой, премудрая Гайра — хирургом.

Под конец, осушив еще одну чашу с вином, Джамаль с улыбкой произнес:

— Женщины — суетные существа, дорогой, и не любят простоты. Если дело можно сделать многими способами, они выберут самый сложный, подумают и сделают его еще сложнее. Таковы они повсюду — и на Телге, и на Земле, и здесь. Тщеславны, мнительны, склонны к таинственности, к пышности и ненужным излишествам…

— Помнится, в келье у премудрой ты говорил о них иное, — прервал компаньона Скиф.

— А что я говорил?

Память у Скифа была хорошей. Кивнув, он процитировал:

— Что в мире превыше женщин? Женщина в юные годы радует глаз, в зрелые становится сосудом наслаждения, а в старости — кладезем премудрости… Так?

— Так, — согласился Джамаль и со вздохом добавил: — Ты слишком молод, генацвале, слишком молод, дорогой мой… Ты еще не понимаешь, что все сказанное — правда. Все, до последнего слова! Таковы женщины! Тщеславны, но радуют глаз; капризны, но дарят нам счастье; обожают роскошь, но в горе и бедности — мудры…