Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара

Многие глупости, наделанные Пестелем сотоварищи, исправились просто, одним только росчерком пера. Нижний Владимир вернул имя Новгорода, город на Клязьме стал Владимиром, «Русская Правда» упала в камин на растопку. Незадачливые мятежники, сосланные за Урал Расправным Благочинием, давно возвращены.

Однако как вернуть Крым и Бессарабию, бессовестно под шумок османами захваченные, когда Русская Императорская Армия распущена, а республиканские скоморохи ни на что не годны, кроме парадов с криками «хайль»? Как поляков обуздать, коим Малой и Белой Руси недостаточно? Шведы зарятся на Финское княжество, персы — на Кавказ до Тифлиса. Как торговлю и заводы наладить, ежели купеческие предприятия порушены, кумпанства развалились, а на новые золота нет? Как земледелие вернуть, когда хозяева угодий перетасованы, словно колода перед раздачей, а крестьянство и баре остались в обиженных? Как финансы отстроить в государстве, где рубль меньше стоит, нежели бумага, на его печать траченная? Как зазвать иностранных негоциантов, что после заварухи в Россию носа не кажут?

Бывало, Павел Николаевич, за половину 1828 года ещё больше в теле опавший, к вечеру уговаривал графинчик горькой и подумывал даже найти завалящего какого Романова, пусть бастарда или самозванца, готового ухватиться за державный штурвал, да перевалить ношу сию на его плечи. Однажды поведал об этих мыслях Еве Авроре, императрица в ужас пришла, в гневе отлучила супруга от опочивальни. Императорская корона России — лучшее украшение на женской головке, как её снять?

Побранившись с мужем, уехала в Санкт-Петербург, объяснивши, что воздух морской для её здоровья благотворен. Где это видано, чтоб сырость Северной Пальмиры кому-то на пользу шла? Верно, по примеру иной императрицы, Екатерины Великой, возжелала гуляний и веселья, коих не сыскать подле мужа.

А его другое давило не меньше, нежели тяготы управления и новые семейные невзгоды. Отдать престол — великого ума не надо. А деться куда? В Нижнем Новгороде жизнь не сахар, как и везде на Руси. Можно, конечно, всё продать, рубли хоть как в золото да английские фунты обернуть и в Европу уехать. Сколько бы ни вышло в остатке, на жизнь точно хватит. Но батюшка не переживёт, а дед в гробу перевернётся. Не для того предтечи столетиями вставали ни свет ни заря, считали каждый грош, самому завалящему рублику дело находили, чтобы сгубить это разом. Поэтому для демидовского наследия нужна цветущая Русь, а вернуть её на путь истинный некому более.

Важный поворот в настроении печального мужа и Государя произвести смог лишь Пушкин, о котором Император услышал — великий поэт, в Республике опальный, почтил Москву визитом по пути в Санкт-Петербург. Появившись в Кремле, он шутовски вытянулся во фрунт, военные манеры передразнивая, и отрапортовал:

— По вашему приказу явился, Всемилостивейший Государь!

В поблекшей роскоши дворца усталый монарх обнял поэта за плечи и велел не фиглярничать, а общаться накоротке, как на посиделках в Нижнем Новгороде, запросто именуя Императора Павлом Николаевичем.

— Искренне рад, mon ami. Знавал тебя прежним, но боялся, что трон испортит да спеси добавит.

— В будущем, быть может. Уберу зло, Пестелем России принесённое, тогда и возгоржусь без меры. Сейчас увы — гордиться нечем, брат Пушкин. Расскажи лучше, что поделывал с прошлой осени?

— Путешествовал всё больше, как строгановская ссылка в Болдино отменилась, — Александр Сергеевич с удовольствием пригубил коньячку из императорских запасов. — Чаял вот в Париж податься.

— Передумал али денег не хватило?

Нужда — вечная спутница поэтов. Среди них принято наделать долгов, карточных и обычных, заложить имение и голодать подобно Шекспиру, пока лондонская публика не оценила его пьесы. Но не таков был Пушкин, любитель хорошей жизни и не терявший голову до безрассудства… кроме как из-за любви, но и эта потеря его не настигла ещё.

— Да вот, приятель мой Шереметьев из Парижа писал, уговаривал. Он туда до Революции съехал.

Декламируя столь же свободно, как и разговаривая обыденным языком, поэт хитро прищурился и вспомнил о шалостях, коими манит Париж.

— Приглашал всячески — поселиться на Монмартре, стишки пописывать, черпая вдохновение у парижских доступных красоток, памятуя о моей слабости к прекрасному полу. Но добавил потом: «Худо жить в Париже: есть нечего, чёрного хлеба не допросишься!» Какая же столица Европы, коли без горбушки человек там не чувствует счастья? Лучше уж в родных пенатах.

— Я о Париже лучшего мненья, — усмехнулся Павел. — Однако же и в твоих словах зерно истины есть. А здесь кого посетил?

— Перво-наперво съездил к Ермолову. У Пестеля он в опале был. Выйдя в отставку, засел в своём имении.

— Вот оно что? И как там наш Алексей Петрович? Орёл или крылья повесил?

— Такой и в клетке в курицу не превратится. Он принял меня с любезностию. Будучи знакомым по переписке лишь, с первого взгляда я не нашёл в нём ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом торсе. Когда же генерал задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом. Он, по-видимому, нетерпеливо сносит своё бездействие.

— Хорошо… Замечательно! — Император энергично шагнул к окну, оттуда повернулся к Пушкину, внимательно глядя через круглые линзы очков. — Он был настоящим хозяином Кавказа и не пришёлся Пестелю ко двору. Тот немцем Ермолова заменил.

— Людвиг Адольф цу-зайн Витгенштейн, — подсказал Пушкин.

— Германского выскочку я тотчас убрал, — отмахнулся Павел. — Но мало этого, нужен достойный человек. Скажи, Александр, ты чутьём поэтическим людей насквозь видишь, сможет Ермолов на службу вновь заступить? Верным мне быть, как и Романовым?

— Ни вам и ни им, а России, — поэт посмотрел тем долгим, особенным и немного грустным взглядом, перед которым таяли и дамы питерского света, и неукротимый палач Строганов. — Прости за столь высокопарный слог, Государь, генерал и есть таков. Лучшего не сыскать.

Странно, я советуюсь с поэтом, а не с министром или иным державным мужем, подумал Император. Узнают — засмеют. Однако здесь не столько государственный опыт, интуиция надобна.

— Кавказ предстоит в крепкую руку взять, держать в ней да быть готовым укоротить персидские да османские поползновения.

— Знаю, Павел, бывал я там. Кавказцы, особенно магометане, нас ненавидят. Разве что на армян и грузин, на христианские народы есть опора. Мы вытеснили диких горцев из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены, других Пестель за Урал переселил. Оставшиеся час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных мусульман: они всегда готовы помочь буйным единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту не бегут, завидя пушку. Зато не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. Русская сторона полна молвой об их злодействах. Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине господствующих между ними наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство — простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками. Помню, поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружьё его слишком долго было заряжено. Что делать с таковым народом? Мягкостью с ними нельзя, иначе как с Грибоедовым выйдет. Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства.