Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара

Новый русский двор, где родовитый княжеский бомонд изрядно разбавлен простецкими купеческими лицами, не обделён и красавицами, в том числе более юными, нежели вдова Строганова. Наверное, в восприятии её облика сказалась легенда. Польская панна, ставшая предметом обожания двух великих людей эпохи, одновременно вернувшихся в Отечество, возбуждала слухи и любопытство. Особы романтические вспоминали про её самоотверженность, включая сумасбродную поездку в Шушенское вместо удовольствий светской послереволюционной жизни. Злые языки судачили — чем же она подкупила Императора, дозволившего вернуться опальному ссыльному столь рано? Уж не альковными ли амурами? Это подозрение вызывало гнев у ханжеских блюстителей нравственности, у молодёжи — восхищение. Чем бы не тронула Юлия Осиповна сердце похотливого царя, она заслуживает лишь добрых слов, вызволив суженого из Сибири.

Большой Кремлёвский дворец, заполненный тысячами чёрных фигур, разбавленных лишь красными лейб-гвардейскими мундирами внутренней стражи, гудел в ожидании. Король умер — да здравствует… кто? О неприятии покойным сына Императрицы известно было хорошо.

Вдова коротко поздоровалась с поэтами, образовавшими малый кружок.

— Юлия Осиповна, ангел наш! — Пушкин поцеловал кончики её пальцев через перчатку. — Как же давно не имел я счастья видеться с вами.

— Несчастье помогло, Александр Сергеевич.

— Увы… Смерть отделяет от усопшего, но соединяет оплакивающих. Познакомьтесь же, Наталья Николаевна, mon étoile [13] Моя звезда (фр.) .

Супруга поэта опустила глаза и поклонилась. Учтивость и редкая красота её были особенными. Оттого не удивительны слова мужа, повторённые им не единожды: «Я женат — и счастлив; одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь».

Лучившийся радостью, столь не уместной в дни траура, поэт не сразу опомнился, что не престало показывать её перед женщиной, чей семейный очаг безвозвратно разрушен войной.

— Скорблю вместе с вами, Юлия Осиповна. Александр Павлович… ему я стольким обязан, хоть и не сразу осознал. И не отблагодарил.

— Да, Александр Сергеевич. Он любил вас. И Павел Николаевич не менее. Знаете, что сказал покойный Император, отправляя графа в ссылку? Что вы всего нашего поколения стоите, за спасение Пушкина от Бенкендорфа граф Строганов не подлежит более суровой каре.

Поэты насупились. Как ни талантлив, ни именит Пушкин, однако же покойный Государь лишку хватил. Были и крупнее стихотворцы, тот же Кукольник. Да и среди присутствующих…

— Александр, вы на Кавказ ездили, в Крым, с Паскевичем знакомы. Не могли бы меня представить? Возможно, он один из последних… — Юлия Осиповна извлекла кружевной платочек и промокнула угол глаза. — Из последних, кто говорил со Строгановым пред тем злосчастным десантом.

— Непременно. Да вот он!

Пока вдова под руку с поэтом лавировала между вельмож, иностранных послов и купеческой братии, Наталия Николавна с неудовольствием ощутила, что оставлена одна, а муж, минуту назад величавший её «мой звездой» и «моей судьбой», упорхнул, увлекаемый пусть и не первой свежести, но ещё достаточно грозной светской львицей. Между тем Василий Андреевич Жуковский принялся вполголоса и печально декламировать заготовленную поэму «На смерть Императора». После пышного вступления он перекатился к заслугам покойного по свержению республиканской диктатуры.

Голос придворного рифмоплёта пропал за спиной, а Строганова оказалась перед высоким мужчиной импозантной наружности, круглым малороссийским лицом, которому невероятно шёл роскошный фельдмаршальский мундир.

— Для меня это большая честь, Юлия Осиповна, — произнёс тот после рекомендации Пушкина. — А потеря Александра Павловича — огромная утрата. Поверьте, по пути к Крыму мы не раз договаривались, как закончится война — навещу вас, или вы удостоите вниманием мой гомельский дворец. Познакомил бы вас с супругой Елизаветой Алексевной…

Голос Паскевича дрогнул. Строганова заметила это не без удивления. Военные обычно сдержаны в эмоциях, а муж не мог стать близким другом генерала за короткий срок. Оказалось, скорбит он не по сослуживцу.

— Увы, и Елизавета Алексеевна нас покинула. Тридцать третий год слишком богат был на утраты.

— Простите. Примите мои…

— Принимаю, Юлия Осиповна, и кому как не вам понять тяжесть потери у другого, только что встретив свою боль. Вероятно, вы желали услышать о последних днях Александра Павловича?

— Если это возможно.

— От чего же! Безусловно. Однако здесь, право, неудобно. Вы задержитесь в Москве после похорон?

Строганова чуть склонила голову. Конечно, Москва — это её дом. Два особняка от двух усопших мужей. Богатое, но страшное наследство. Александр, отец её ребёнка и любовь всей жизни… Но и старик Шишков был добр, внимателен и по-своему дорог. Оба ушли в бесконечность.

— Буду рада видеть вас у себя, Иван Фёдорович.

Она сдала гордость русской поэзии на руки Наталье Николаевне, а Жуковский, наконец, добрался до финальной части своего опуса.

На похоронах не аплодируют, да и стоявшие вокруг поэты не излучали восторга. Но промолчали, один лишь беспардонный Пушкин не удержался.

— Замечательно сочиняете, Василий Андреевич, только несколько одинаково, pardon. Смею заметить, муза весьма вдохновляет вас лишь в дни имперских празднеств и печалей.

Огорчённый намёком на избыток придворной лести, Жуковский, негодуя, воскликнул:

— Как же вы судить можете, Александр Сергеевич! Вы же середину не слышали.

Пушкин чуть улыбнулся, не желая громко насмехаться в траурной зале. Он не сомневался, что середина сочинения ничуть не отличается от финала, где жирный и опустившийся Государь обозван «прекрасным». А уж рифм к слову «посетитель» сколько не использованных осталось: воитель, кормитель, обольститель, соблазнитель, укротитель — на трёх жуковских хватит.

Впрочем, о человеке нужно судить по его делам, внешность и дурные манеры — дело десятое. Император-купец был, наверно, одним из лучших российских монархов. Он за поразительно короткое время смог наладить расстроенные государственные дела, оставшиеся после фюрера в совершенном хаосе, вернул стране уважение соседей, а развитие железного и парового промысла вывело обычно отсталую Русь чуть ли не вровень с Британией. Да, он отличался редким сладострастием, отвергнутый и Шишковой-Строгановой, и Шарлоттой, пустился во все тяжкие, страдал обжорством, последний год — неумеренной тягой к крепкому вину. Столь любовно пополняемая им казна, результат благих начинаний, хорошо и опустошалась, особенно на железнодорожное строительство, опекаемое братом Анатолием, отчего демидовские предприятия пережили расцвет прямо-таки сказочный. Графское, а потом и императорское достоинство не привили ему до конца правил этикета, и до самой смерти Павел Николаевич был куда больше похож на уральского заводчика и поволжского купца, нежели августейшую особу.