Александр Афанасьев - Ответный удар 2

Аста ла виста, бэби… [11] Терминатор — 2

Прыгаю вниз, попадаю на ящик со жратвой, оскальзываюсь и — меня встречает мать сыра земля во всем своем грязном великолепии. Поднимаюсь… черт, кажется, мне можно в фильмах про зомби сниматься, а вот этот вот араб — вот — вот меня убьет. Видимо, это были его фрукты. В кармане у меня — всегда пачка мелочи, самых мелких купюр — и ее можно использовать с умом в критической ситуации. Щедрым жестом сеятеля — бросаю деньги на ветер, и пока арабы бросаются на добычу — бреду в сторону взорвавшегося фургона. Болит правая лодыжка… подвернул, кажется, а может что и сломал, болит сильнее с каждым шагом — но это ерунда. Ковыляю к горящей машине… да, она самая машина, и остается только надеяться, что Аль-Малик был там. Я не видел, как он садился в эту машину. Я никому не верю. И ничему.

Дымное пламя лижет металл, черный дым рвется в небо. Кто-то пытается схватить меня — но я отбрасываю руку и упрямо иду к пламени. Ближе… черт, совсем близко. Точно так же, как тогда, в Дамаске… тогда ты выиграл, сукин ты сын, самим тем фактом, что остался в живых. Теперь — ты проиграл и я с удовольствием плюну на твою огненную могилу. И пусть мой плевок для тебя уже ничего не значит… нет, все таки пусть тебе будет хуже, там, в проклятом аду. Видишь, сукин ты сын! Я плевал на тебя! Я плюю на тебя! Ты — не такой как мы! Ты — не один из нас! Ты — предатель, ты предал нас, и ни одна живая душа по тебе и слезы не проронит! Вот — твой джихад! Вот — то, чего ты хотел! Вот — твоя могила!

Я вдруг понимаю, что я кричу все это, кричу по-русски, и огонь так близко — что от жара трещат волосы. А кто-то пытается оттащить меня от огня, но я отталкиваю руку и кричу, выкрикивая в огонь имена тех, кто погиб в Дамаске, на точке нашей резидентуры. Там погибли достойные люди, и их убил ты, сукин ты сын! А теперь — ты горишь здесь, и я на тебя плевал. Плевал я на тебя! Пусть дальше с тобой разбирается тот, ради которого ты предал нас и пошел в свой кровавый поход. А я — на тебя плевал…

Кто-то рывком хватает меня, профессионально бьет расслабляющий и укладывает на асфальт. С усилием поворачиваю голову — и вижу остановившийся тяжелый Форд, ствол НСВ за пулеметным щитом, нацеленный прямо на нас — это армейский спецназ, не полиция даже. Солдаты в черной боевой униформе, кто-то целится в нас, кто-то сдерживает толпу. И Амани, которая вырывается и орет на опешившего офицера, изрыгая страшные ругательства…

Потом — я услышал знакомый, быстро нарастающий рокот, нас придавило звуковой волной, на бреющем — над нами прошел боевой вертолет. От нисходящего потока воздуха — огонь рванулся в нашу сторону, потекла горящая солярка, спецназовцы подняли меня и потащили к машине…

— Будешь?

Я взял бутылку воды, отхлебнул. Закашлялся. Усталость накатывала волной, хотелось лечь, закрыть глаза, и…

— Догадались?

Шеф философски пожимает плечами

— Ну а как же.

— Как?

Он делает такой назидательный жест, указательным пальцем вверх, потом — снимает с моего плеча что-то, напоминающее такие штуки, которые в книжных на книги лепят, чтобы их не воровали. Сантиметра два длиной.

— Объективный контроль!

Расслабился. Признаю — расслабился. Это когда же он мне налепить то успел? А там и успел — похлопал по плечу, мол — давай. Я все себя таким крутым считаю — а мой шеф, он тоже непрост. Как-никак, помотался по командировкам, а начинал — еще в Нагорном Карабахе, во внутренних войсках, совсем еще салагой.

— Что дальше?

Шеф снова пожимает плечами — не видел за ним до этого такого жеста

— Лучшим поощрением является снятие ранее наложенного взыскания, верно? Из этого и будем исходить.

— Он там был. Я видел эту тварь. Даже стрелял в нее.

— Попал?

— Надеюсь…

— Вскрытие покажет.

Горящую машину уже потушили. Подразделение специального назначения из Багдада — оцепило район. Сейчас — прямо на месте берут пробы с тел, найденных в машине, ДНК. Достанут их потом, тут комплексная экспертиза будет нужна — что взорвалось, как взорвалось. Если все подтвердится — дело закроют и сдадут в архив. К облечению многих — никому не улыбается то, что по джихадистским лагерям гастролирует инструктор, достоверно знающий наши методики, применяемые на Кавказе. Один такой — стоит сотню обычных джихадистов.

— Короче три дня отпуска. На устройство личной жизни. Потом — возвращайся на службу. Дел — за гланды.

— Была бы личная жизнь…

— Да что ты говоришь…

Шеф делает удивленное лицо и отходит. Я выбираюсь из санитарного микроавтобуса — как раз для того, чтобы наткнуться на Амани. Она смотрит не в глаза, взгляд какой-то нездоровый, затравленный…

— Обними меня!

Я выполняю просьбу — и мы так и стоим, вцепившись друг в друга. Как потерпевшие кораблекрушение.

— Эти люди… про которых ты кричал…

— Они были моими друзьями, Амани. Он их убил. Всех.

Она молчит. Потом быстро, словно боясь говорит.

— То, что ты сказал… это в силе?

— Да.

— Тогда… я хочу переехать к тебе. Жить как муж и жена.

— А работа?

— Да черт с ней, с работой…

И она начинает плакать. С чего бы это…

Мандраж после перестрелки прошел, оставив чувство блаженного отупения и забытья. Ничего не имеет значения, я уже который час — держусь на крепчайшем кофе и банке Ред Булла, которую я заглотил в два глотка. В желудок — как кислоты налили, последней моей пищей была черствая лепешка с мясом, которую мы поделили на троих. Камаз качает на ухабах и камнях, швыряет из стороны в сторону — но мы упрямо идем по пустыне вглубь, к иорданской границе…

Амани я отдал ключи от того, что считаю здесь своим домом, отдал ключи от машины и сказал возвращаться и ждать меня там. У нас же здесь — были еще дела, которые заключались в том, что никто не должен уйти без наказания.

Вован сидит рядом, он прибыл с основным караваном и как то укоризненно поглядел на меня — мол, почему полез в эту мясню один. Почему не взял с собой. Прости, брат… но тут дело такое. Я кстати, подозреваю, что он тоже завел здесь женщину. Дело конечно хорошее — вот только его, в отличие от меня, дома семья ждет. Меня то не ждет никто…

Мы идем вглубь пустыни по руслу сухого вади, которое раз в год — наполняется ревущим потоком мутной воде. Кое-где на склонах, на вырытых бульдозерами террасах — у местных бульдозер обязательная машина для земледельца — колосится пшеница, но большая часть местности пустует. Температура упала градусов до пятнадцати — семнадцати по Цельсию — это при почти сорока днем. Такие перепады температуры воспринимаются организмом очень тяжело — особенно смертельно уставшим организмом…