Александр Михайловский - Рандеву с Варягом

Все подданные Британской Империи, кроме сотрудников дипломатических миссий, подлежат немедленному интернированию и аресту их имущества.

Торговые отношения с Британской Империей также повелеваю немедленно прекратить, а выполнение существующих контрактов отложить до особого Нашего распоряжения.

Мы предупреждаем брата Нашего короля Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии Эдуарда VII и его правительство, что при любых дальнейших действиях во вред Нашей Империи и Нашим гражданам, у Нас не останется иного выбора, как объявить войну Британской Империи.

Во хвалу Господню за чудесное спасение Нашего брата Великого Князя Михаила, и в благодарность Нашему народу за верность, стойкость и мужество, проявленных им при защите отечества, повелеваю отменить все выпускные платежи, а недоимки за просроченные платежи не взыскивать в течение десяти лет, и не начислять процентов и пеней по сим недоимкам.

Дан в Санкт-Петербурге в девятнадцатый день февраля в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четвертое, Царствования же Нашего в десятое.

На подлинном Собственною Его Императорскаго Величества рукою подписано: НИКОЛАЙ

Часа через три после отправления поезда из Батум, настало время обедать. За столом собрались все, помимо меня, майора Османова, ротмистра Познанского пригласили спецназовцев сержанта Германа Курбатова, рядового Игоря Палицина, и, конечно же, товарища Кобу. Он был крайне удивлен нашим приглашением, как и тем фактом, что нижние чины садятся за один стол с офицерами, и поначалу долго отказывался, дескать, он сыт, и кушать не хочет. Но потом, унюхав запахи лаваша, чебуреков и прочих деликатесов, которыми снабдили нас в дорогу гостеприимные батумские жандармы, не выдержал и капитулировал. Голод он, как говорится, не тетка. Перед выходом к столу, ребята переодели товарища Кобу, дав вместо тех обносков, что были на нем, новенькую форму без знаков различия нашего образца. С непривычки пока на нем все топорщилось. Игорь, который был штатным парикмахером в своем взводе, аккуратно подровнял прическу нашего новичка - результат внушал. Вместо недавнего заключенного бомжеватого вида, перед нами сидел типичный новобранец кавказской национальности.

За столом товарищ Коба поначалу чувствовал себя скованно, с подозрением поглядывая на жандармский мундир нашего любезного ротмистра Познанского. Напротив, на нашу камуфлированную униформу он смотрел с явным любопытством. А уж когда я обратился к Мехмеду Ибрагимовичу, - "Товарищ майор...", глаза у нашего подопечного полезли на лоб. Когнитивный диссонанс, он и у будущего товарища Сталина, тоже когнитивный диссонанс. Лица наших спецназовцев были бесстрастны, Михаил Игнатьевич, напротив, сияя как медный таз, наслаждался классической итальянской "комедией положений".

Чтобы разрядить обстановку, я решил наконец-то первым начать разговор с Кобой, чтобы он не дичился, и почувствовал исходящее от нас доброжелательство и желание сотрудничать.

- Иосиф Виссарионович, - сказал я, передавая ему лаваш, - а ведь мы могли встретиться с вами, когда ехали в Петербург из Порт-Артура, Вы опередили нас на чуть-чуть, всего на какие-то две недели. Не могли чуть подождать со своим побегом, сразу бы вместе поехали в Питер.

- А вы, Николай Арсеньевич, приехали прямо с фронта? - с удивлением спросил меня Сталин, - вы там воевали, или... - он замялся, - были по жандармским делам?

- Жандарм у нас здесь только один - Михаил Игнатьевич, - я кивнул в сторону ротмистра Познанского, - а мы с майором Османовым проходим совсем по другому ведомству, к Корпусу жандармов отношения не имеющему. Мы к вам с товарищами, проездом через Питер, прямо из самого Чемульпо.

- Я сразу понял, что вы не из жандармов, - ответил Сталин, - да и говор у вас какой-то... Не русский, скажем так...

- Так я и есть не русский, я осетин. А Мехмед Ибрагимович, так тот вообще турок. Сержант Курбатов - из Боровичей, отец русский, мама из тамошних карел. Рядовой Палицын - мордвин. Михаил Игнатьевич... - обратился я к Познанскому.

- Я из дворян Полтавской губернии, но род наш - из Ржечи Посполитой, так что у меня и польской, и литовской и, говорят, татарской крови хватает - с легким поклоном включился в разговор ротмистр.

- Вот видите, продолжил я, - нас тут, как сказано в Писании, каждой твари по паре, а точнее, по одной штуке, что, вообще-то не мешает нам верно служить нашей общей Родине - России..

- Господа, я не хотел вам обидеть, - извинился Коба, - в данном случае я имел в виду лишь то, что ваш русский язык какой-то необычный, не такой, на каком обычно говорят в Российской империи.

- Ах, вы об этом... - я на мгновение задумался, - Сосо, можно вас так называть, ведь мы же с вами почти ровесники? А вы можете звать меня Нико. Договорились?

Товарищ Коба кивнул, и я продолжил, - Сосо, вы знаете, ведь мы действительно не подданные Российской империи, но Россия для нас была и есть родная земля... Вот такой вот парадокс и загадка... Но, что тут к чему, мы расскажем вам позже, договорились?

На этот раз настало время задуматься будущему товарищу Сталину. Он какое-то время помолчал, а потом сказал, - Господа, если вы не хотите мне рассказать о том, откуда вы к нам приехали, и кто вы, то я не буду настаивать. Но наверняка откуда-то издалека. Из Америки там, или из Австралии... У вас не только говор нездешний, но поведение и поступки.

- Отлично, Сосо! - я откинулся назад и побарабанил пальцами по столу,

- Вы правы. Мы действительно попали к вам издалека. Именно попали, а не приехали, пришли, приплыли, или прилетели. - Не понимаете? Нет, мы расскажем вам об этом во всех деталях, но не сейчас, а чуть позже. А пока, Сосо, разрешите прочесть вам одно стихотворение, написанное одним юным грузином. Правда, прочту я его не по-грузински, а в русском переводе, вы уж меня извините.

И я начал читать:

Ходил он от дома к дому,

Стучась у чужих дверей,

Со старым дубовым пандури,

С нехитрою песней своей.

А в песне его, а в песне -

Как солнечный блеск чиста,

Звучала великая правда,

Возвышенная мечта.

Сердца, превращенные в камень,

Заставить биться сумел,

У многих будил он разум,

Дремавший в глубокой тьме.

Но вместо величья славы

Люди его земли

Отверженному отраву

В чаше преподнесли.

Сказали ему: "Проклятый,

Пей, осуши до дна...

И песня твоя чужда нам,

И правда твоя не нужна!"

Едва я прочитал первые строки этого стихотворения, как товарищ Коба побледнел так, что стали заметны даже оспинки на его небритом лице. А к концу чтения он был готов хлопнуться в обморок.