Александр Мазин - Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь

– Вы ж меня всё равно убьете, – сообщил он вятичам. – Лучше я с Боженькой поговорю.

И запел – как батюшка-священник в церкви поет. Обычно Гошке громко петь не давали. Говорили – неправильно поет. Гошка и сам чувствовал: не так у него получается, как у других. У матушки, например. Но сейчас очень хорошо пелось. Должно, зелье ведуново помогло.

Гошка пел громко-громко, никого не слушал, только себя. Когда его из ведуновой избы выносили, тоже пел. Хорошо было…

А потом Гошка уснул.

Когда Гошка проснулся, уже почти стемнело. Он был один в пустой избе с махонькими окнами. Голова болела, но не сильно. Только там, где шишка. Очень хотелось пить. Гошка обрадовался, когда нашел кувшин с водой. Как попил, захотелось есть. Но еды не было. Гошка поискал (в основном – нюхом), не нашел ничего, кроме кучки углей, на которых жарили мясо, и старого жира на деревянных губах домашнего идола.

Гошка полез наверх, выглянул в окно: ага, вон столбы с черепами на фоне звездного неба. На капище его заперли. О-о-о… Как вовремя выглянул: меж столбами мелькнула быстрая тень. Затем еще одна… И еще… Какие-то люди, не боясь чуров и духов-оберегов, ловко перемахнули через ограду… Гошка вмиг сообразил, кто эти люди. Ясно, что не вятичи.

Гошка, не раздумывая, ухнул филином. Раз, другой… Затем – пауза, еще три раза, потом – четыре…

Вскоре за стеной раздался шепот Богуслава:

– Годун, ты тут?

– Тут, – тоже шепотом откликнулся Гошка. – Бегите отсюда, брат… Это западня на вас…

Хрупнула дверь, и в избу ворвались двое. Сразу запахло железом, кожей… И вяленой кониной.

– Пожрать есть? – не удержался Гошка.

– На! – Ему сунули кусок мяса, завернутый в лепеху. Гошка еле удержался, чтоб не запустить зубы… Но с набитым ртом говорить трудно.

– Славка, здесь засада! В лесу вятичей – сотни. Сам видел!

– Кулиба… – окликнул Богуслав.

– Понял уже. – Второй воин выскочил наружу. Гошка услышал, как разбегаются в разные стороны гридни.

Он знал, что сейчас будет. Человек шесть взберутся на стены – наблюдать. Остальные проверят капище: всех, кто тут есть, повяжут или убьют.

Но не успел еще утихнуть топот, как снаружи часто защелкали тетивы. Кто-то вскрикнул жалобно.

– Сиди здесь! – велел Богуслав и вылетел из избы.

Гошка, само собой, ждать не стал. Выскочил… только пригнуться успел. Сулица с хрустом воткнулась в стену. Впереди вырос здоровяк в шапке из медвежьей башки (Гошка угадал силуэт на фоне светлого неба), замахнулся топором…

Гошка легко уклонился, нырнул под руку, благо маленький, напрыгнул сзади и толчком сдвинул шапку-башку здоровяку на глаза. Тот взревел, замахал топором без толку, а Гошка тем временем выдернул у него из чехла на поясе нож и полоснул здоровяка под коленкой. Клинок был заточен – так себе. Дедко Рёрех за такую заточку взгрел бы. Но резать-то – всего ничего. Штаны холщовые да мясо с жилами.

Здоровяк взревел еще пуще и повалился наземь. Гошка хотел добить, но решил, что такой дурень, да еще и неходячий, всяко неопасен. И побежал на шум.

Наткнулся на Антифа. Тот стоял в десяти шагах от частокола и бил на выбор лезущих через верх вятичей. Точно бил, просто загляденье. Но зачем-то выжидал, пока ворог перевалит через частокол. Так что они не назад отваливались, а внутрь падали. Или повисали на ограде. Разил бережливо: одна стрела – один упокойник. Вятичи тоже стреляли, через верх. Над головой то и дело посвистывали стрелы. Но ложились далеко: вятичи-то русов не видели.

Гошку Антиф узнал не глядя.

– Вовремя! – крикнул. – Стрел мне пособирай!

Тут через верх полезли сразу трое, и Антиф выжидать не стал: влупил сразу, так что внутрь упал только один. Воткнулся головой в землю – и шлем не спас: шея хрустнула. Хотя, скорее всего, он уже мертвым упал.

Гошка кинулся обшаривать мертвых под стеной, однако своих стрел при них не было, а Антифовы вырезать – долго. Вынул только одну. Остальные едва не по оперение вошли. Пошарил по земле – тоже только одну нашел. А потом наткнулся на настоящий клад: избенку позади Антифа, в стене которой стрел было – как щетины на хряке.

– Быстрей! – крикнул Антиф.

Его колчан опустел. Антиф схватился за саблю. Но тут ему на помощь подоспели сразу двое: Улад с мечом и Гошка с пуком стрел.

Улад играючи зарубил перемахнувшего через частокол вятича и побежал дальше, где помощь – нужнее. Лук Антифа снова защелкал, а Гошка бросился за новыми стрелами, понимая, что Антиф стреляет быстрее, чем Гошка выковыривает стрелы из дерева, но хоть сколько еще побить можно…

Хоть сколько – не получилось. По ту сторону хрипло взревел рог – и атака прекратилась.

– Отбились, – спокойно ответил Антиф, проверил тетиву, удовлетворенно кивнул и полез в суму за воском. – Ты как, малой? Цел?

– Угу! – В груди у Гошки всё ликовало. Он бился в первом настоящем бою – и бился хорошо. Род точно не опозорил. А главное – они победили. Видать, ошибся Первич: не большой десяток привел с собой Богуслав, а намного больше.

К сожалению, Первич не ошибся. Со Славкой пришло всего тринадцать воев. Отбились они еле-еле. И то лишь потому, что воевода вятичей пожалел своих: набили-то русы немало. Только внутри капища поутру насчитали шестьдесят пять покойников.

Снаружи осталось не меньше.

А вот у русов потерь, считай, не было. Шестеро легкораненых, вполне способных драться.

Но это мало что меняло. Под рукой вятичского князь-воеводы, или, как его здесь называли, военного вождя Рузилы, собралось не менее тысячи воев. И подмога им всё прибывала. Услыхав, что Рузила заманил и запер в ловушке прославленных киевских гридней, вятичские вожди воспряли духом и решили, что побегать по лесам еще успеют.

Так что нет у пойманных русов никакой надежды на спасение. Никакой.

Богуслав присел на старый пень под сенью чужих идолов и задумался. Да не о делах воинских, а о милой своей Лучинке.

Подумал: дурак он. Не потому ведь трогать девушку не стал, что заботлив, а потому, что сердцем чуял: не устоять ему перед ней. Станет она для Славки единственной и желанной… И дальше что? Согласится ли мать, чтоб он ее в жены взял? Ох, вряд ли! А теперь – совсем плохо. Кто ее теперь защитит, если его убьют? Родичам она чужая. Даже и не холопка, а так… Живет в доме из милости. Дурак он, Славка, это точно. Взял бы ее хоть наложницей, была бы она тогда в роду. Ну, мать бы поругалась немного, что с того? Зато родила бы от Славки и стала бы правной. Младшей женой по языческому обычаю, а по-христиански ее тоже не оставили бы…

«Я ведь люблю ее!» – понял наконец сам для себя Богуслав.

И решил: вернусь – женюсь. Мать уломаю, а нет – уйду. Буду своим домом жить: чай, не отрок уже, старшая гридь. Батюшка поймет, а матушка… тоже примет со временем.