Борис Чурин - Ангел Господень

— Он сказал: лишь те для меня матерь, братья и сестры, кто верит в меня как в Сына Божьего и кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного.

На некоторое время перед домом воцарилось гробовое молчание.

— А я ему кто же тогда? — вдруг раздался пронзительный голос Марии, — я ему кто? — она повернулась к детям Иосифа, — кто я?!

Из груди женщины вырвался надрывный стон. Младшая из дочерей Иосифа бросилась к ней и, обняв за плечи, повела прочь от дома. Следом за ними потянулись остальные члены семьи плотника. Я остался стоять у дома, решив дождаться появления Иисуса.

Ждать пришлось довольно долго. Солнце успело пройти половину своего пути от полуденного стояния до заката. Я даже задремал, присев на землю возле росшего тут дерева. От сна меня отвлек шум голосов. Я открыл глаза и увидел Его. Иисус стоял в дверях дома, приложив руки к груди и чуть скривив губы в небрежной улыбке. Он был невысокого роста (видимо, в мать), с прямыми, как у меня, черными волосами до плеч. Борода редкая (тоже в мою породу), с рыжеватым оттенком. К сожалению, более подробно мне не удалось рассмотреть Иисуса. Меня тут же оттеснили от Него бросившиеся со всех сторон калеки. Кажется, Он принялся лечить кого-то. Кажется, кого-то даже вылечил (потому, как до меня донеслись радостные вопли). Этого я не видел.

Пребывание Его среди людей длилось совсем недолго. Вскоре Он вновь приложил руки к груди, слабо улыбнулся и скрылся за дверью дома.

Я еще некоторое время постоял среди людей, которые возбужденно делились впечатлениями о происшедшем событии, потом повернулся и не спеша пошел знакомой дорогой обратно в Иерусалим.

Так я впервые увидел своего сына. Сейчас, всматриваясь в лица приближавшихся к моему дому людей, я готовился встретиться с ним во второй и, по всей видимости, в последний раз.

До ближайшей ко мне шеренги римских воинов оставалось шагов двадцать или тридцать, и теперь я мог отчетливо разглядеть всех троих, осужденных на казнь людей. Иисус шел в центре и чуть впереди. Под тяжестью креста Он весь согнулся и, казалось, вот-вот рухнет на землю. Ноги и тело Его дрожали от неимоверного напряжения. Острые шипы терновника, из которого был сплетен венок, водруженный на голову Иисуса, вонзились в Его кожу, и кровь, смешиваясь с потом, превратила лицо несчастного в кровавую маску. Солдаты подгоняли осужденного на казнь ударами плетей и уколами острых копий, отчего одежда Иисуса превратилась в рваные лохмотья, сквозь которые из ран сочилась кровь. Я застыл в оцепенении у дверей собственного дома, с ужасом наблюдая за приближающейся процессией.

В шагах пяти и от моего дома Иисус вдруг споткнулся о камень и упал на четвереньки. Крест съехал с Его спины и уперся коротким своим концом в землю.

— Вставай! Вставай, грязная свинья! — прорычал ближайший к Иисусу солдат и ткнул беднягу копьем в бедро.

— Пить, — простонал Иисус, протягивая к воину руку.

Солдат раскрыл сумку, висевшую у него на боку, и достал оттуда кружку и глиняный сосуд, заткнутый пробкой. Наполнив кружку, солдат протянул ее Иисусу. Тот с жадной поспешностью припал губами к краю кружки, однако в следующий миг, фыркая и отплевываясь, бросил ее на землю.

Солдаты дружно рассмеялись.

— Что же ты, Сын Божий, — давясь от смеха, прокричал один из них, — не можешь утолить жажду уксусом?

Солдаты загоготали с новой силой. Иисус поднял голову и устремил взгляд ввысь.

— Отче! — голос Его дрожал и срывался, — Отче, прости им, ибо не ведают они что творят!

Новый взрыв хохота заглушил слова Иисуса. Я сорвался с места и кинулся в дом. Схватив кувшин с водой, я тут же вернулся на прежнее место. Иисус в это время, подгоняемый плетью солдата, пытался подняться на ноги. Я схватил воина за руку и с мольбой в голосе прошептал:

— Позволь, я напою его?

— Пошел вон! — солдат замахнулся на меня плетью.

— Пожалуйста, позволь, — повторил я просьбу, одновременно суя в руку солдата монету.

— Ну, хорошо, — солдат отступил в сторону, — только быстро.

Я шагнул к Иисусу и поднес горлышко кувшина к Его губам. Торопясь и захлебываясь, бедный мученик принялся пить воду короткими, судорожными глотками. Утолив жажду, Он посмотрел на меня с благодарностью.

— Кто ты, добрый человек? — прошептал Иисус слабым голосом.

В течение следующих нескольких мгновений в душе моей происходила жестокая и отчаянная борьба между желанием раскрыть родному сыну тайну его происхождения и страхом перед возможным возмездием за нарушение клятвы, данной Ангелу Господнему. В конце концов, отцовские чувства оказались сильнее.

— Я отец твой, — прохрипел я, — твой родной отец.

Тут же мне пришлось пожалеть о своих словах. Лицо Иисуса исказилось злобой. В глазах сверкнула бешенная ярость.

— Мой отец Господь Бог. Ты не мой отец, — прошипел Он, брызгая слюной, — ты порождение ехидны. Я вижу тебя насквозь. Ты подослан первосвященником, чтобы лишить меня душевных сил пред казнью. Ничего у вас не выйдет! Прочь от меня! Уходи!

Обливаясь потом и стеная, Иисус поднялся на ноги и, пошатываясь под тяжким грузом, продолжил свой путь на Голгофу. Я проводил Его взглядом до поворота дороги. Когда процессия скрылась из вида, я вернулся в мастерскую, сел на скамью и упер неподвижный взгляд себе под ноги. Затрудняюсь сказать, как долго просидел я в такой позе.

Очнулся от странного шороха у себя за спиной. Я обернулся и вскрикнул от неожиданности. Передо мной стоял тот самый нищий, который тридцать три года тому назад велел мне оставить Назарет и перебраться жить в Иерусалим. Внешне он ничуть не изменился с тех пор. Даже грязные лохмотья на его теле остались прежними.

Нищий стоял, скрестив руки на груди, и пристальным взглядом взирал на меня из-под опущенных бровей.

— Здравствуй, Ангел Господень, — с трудом смог произнести я. Гавриил продолжал молча сверлить меня злым взглядом. В мастерской повисла тягостная, томящая душу тишина. Я почувствовал, как кровь застучала у меня в висках, пот выступил в подмышках, а во рту сделалось сухо, словно в раскаленной печи. Я потерял счет времени. Тишина, как мне казалось, длилась вечность.

— Ты нарушил данное тобой слово! — вдруг громом прозвучали в моих ушах слова Ангела Господня, хотя губы его при этом оставались неподвижны.

— Прости! — я повалился на колени и ударился лбом об пол.

— Простить?! — вновь загрохотало у меня в ушах, — нет! Простить я не могу! В отличие от тебя, я всегда выполняю данные мной обещания. Я обещал тебе, что ты будешь наказан, если откроешь кому-нибудь тайну рождения Иисуса. Я пришел, чтобы исполнить свое обещание.

— Но я сообщил Иисусу о своем отцовстве перед самой Его смертью. Уходя в мир иной, Он должен был узнать правду, — попытался оправдаться я.