Андрей Посняков - Дикое поле

— Вы ко мне, господа мои? — мастер, с длинной седой бородкой, в рабочем халате и круглой, вышитой бисером, шапочке, оторвавшись от дел, сложил на груди руки и с любопытством посмотрел на гостей. — Сейчас велю принести щербет и вино.

— Не откажемся, — повинуясь гостеприимному жесту хозяина, Ратников и Рахман с готовностью уселись на низкую лавку.

— Небось, хотите заказать что-нибудь? — полностью опровергая приписываемый восточным людям неторопливый этикет, тут же поинтересовался мастер, как видно, ценивший свое время весьма высоко.

— Говорят, вы недавно выиграли в кости мальчика? — со всем почтением спросил Михаил.

— Мальчика? — Фируз-ага задумался. — Гм-гм…

— В харчевне Косого Абдуллы, — поспешно напомнил Ратников. — У Анвара из Самарканда.

— Ах, Самаркандец! — старик неожиданно весело хлопнул в ладоши. — Вот это, я вам скажу, был игрок! Ничего, мы с ним еще по весне встретимся, как приедет. Уж сразимся!

— Мы не про Самаркандца, уважаемый, — усмехнулся Михаил. — Мы про мальчика. Где он?

— Мальчик? — старик удивленно хмыкнул. — А нигде.

— То есть как это — нигде?!

— А так. Мальчик мне и вовсе был не нужен — у меня слуг и подмастерьев достаточно, зачем еще лишний рот?

— Так ты, уважаемый, его…

— Продал — да. Вот на следующий же день и продал. А кому, уж не взыщите, не вспомню. Кому-то из русских, им как раз нужен был шустрый мальчонка — «принеси-подай».

— Так-так-так, — Ратников озабоченно потер руки. — Русским, значит. А что за русские-то?

— Говорю ж вам — не знаю. Да и не сам продавал — послал на базар Шахруха. Шахрух, эй, Шахрух! — старик обернулся и подозвал слугу. — Помнишь мальчишку, уруса? Ну, которого я в харчевне Косого Абдуллы в кости выиграл?

— И велели мне продать. — Слуга — смуглый, худой и длинноносый — явно был малым неглупым. — Я ж вам докладывал, уважаемый Фируз-ага — продал какому-то русскому. Не очень дорого, как и было велено.

— Так что за русский-то был? — в отчаянье воскликнул Ратников. — Из местных, сарайских, русских или, может, приезжий? И откуда, уважаемый Шахрух, ты вообще знаешь, что это был русский, а не какой-нибудь булгарин или кипчак?

— Скажете тоже — булгарин! — обиделся слуга. — Что я, булгарина от русского не отличу? Русский это был — я по говору понял, и русский из местных, ну, он давно здесь живет.

— Откуда ты знаешь, что давно?

— Одет по-нашему — длинный дорогой халат, на голове — войлочная шапка. Однако борода желтая, и на шее — золотой крест. Я так думаю, это либо подрядчик, либо приказчик какого-нибудь богатого купца, либо сам купец.

— А может быть, как вот, господин Фируз — мастер?

— Может, и мастер, — согласно кивнул Шахрух. — Тут после похода хану Бату много таких пригнали: сканьщики, зернщики, эмальщики. Многие уж давно на волю выкупились, мастерские открыли. Ва, Алла! Вам бы лучше в храме спросить, в русском! Там рядом целый квартал русских. Наверняка оттуда кто-нибудь вашего парня купил.

— А ведь и верно! — хлопнул в ладоши Рахман. — Пойдем, Мисаил-джан, русских — в русском квартале искать надобно.

Русский квартал — надо сказать, с виду весьма зажиточный — раскинулся вокруг стоявшей на площади небольшой церкви, сложенной из желтоватого известняка и увенчанной красивым синим куполом с большим позолоченным крестом сверху.

Рахман остался снаружи, а Михаил, сняв шапку, вошел в храм, где долго молился, крестясь на большую икону Николая Чудотворца, явно византийской работы или писанную по византийским канонам — плоское, с длинным носом, лицо, завитая кудряшками бородка, цвета неяркие, золочено-пастельные.

Хотя служба не шла — для вечерни было еще не время, в церкви все же имелся народ: кто-то ставил свечки, кто-то, как и Миша, молился.

Не отвлекая священника, Ратников усмотрел некоего разбитного малого в красной епанче, за ним и вышел, позвал:

— Эй, господине.

— Ну? — молодец недовольно обернулся, но, увидев более чем приличный наряд Михаила, тут же сменил гнев на милость. — Не спрашиваю, откель будешь, по кафтану вижу — местный.

— Местный, — согласно кивнул Ратников. — Меня Мисаилом зовут.

— А меня — Евстафием. Евстафий Ерш. Ну, здрав буди, Мисаиле!

— И ты будь здрав. А почему — Ерш?

— Потому что — колючий, ха!

Новый знакомец вдруг оглянулся:

— А что это на тебя рожа смуглоликая косится?

— Где?

— Да вон, у забора.

— А! Это знакомец мой, Рахман.

— В Магомета верует?

— Верует.

— Так гони его к черту, да пойдем в корчму вино пить! Давно ищу — с кем… Ну, пошли, пошли, Мисаиле — аль мы не русские люди?

— Так ты тут многих наших знаешь?

— Да многих! Идем же.

— Погодь… Эй, Рахман…

— Слышь, Мисаил, — новый знакомец вдруг придержал Ратникова за рукав. — Эвон там конь — твой, что ли?

— Мой.

— Так пусть дружок твой его с собой заберет — не то от корчмы точно сведут. Татары хоть и строги, да воровства тут хватает. Потому что народу — кого только нету!

— Понятно… Сейчас!

Подбежав к Рахману, Ратников передал ему поводья коня и, украдкой подсчитав имевшиеся в поясном кошеле капиталы — золотишко Сартака, проворно вернулся назад, к церкви.

— Ну, где тут твоя корчма?

— Счас сыщем, не беспокойся!

Новые знакомцы свернули за угол и, пройдя с полсотни шагов, оказались перед призывно распахнутой дверью — туда, в тенистый полуподвальчик с горящими по стенами светильниками, и вошли, усевшись за небольшой столик. Вообще, внутри Ратникову показалось довольно уютно — на стенах висели серебряные и медные блюда, глинобитный пол был чисто выметен и аккуратно застелен свежей соломой.

— Ух, запах-то! Чисто сенокос.

— Татары сюда тоже заходят, не брезгуют — и им запах сей нравится. Степняки! Эй, Ляксей! Ляксей! — Евстафий Ерш громко позвал то ли хозяина, то ли служку.

На зов тут же явился плечистый малый с окладистой бородой, кудлатой и черной, словно у какого-нибудь разбойника Кудеяра!

— Здорово, Ляксей! Медок стоялый есть ли?

— Для тя найду, Евсташа. Хтой-то с тобой?

— Дружок мой — звать Мисаилом. Ну, давай, Миша, за знакомство хлопнем! Радость у меня — хорошее дело с утра сладил. Теперь заработаем! И я, и людишки мои, с артели.

— Ну, будем!

Новые знакомые чокнулись серебряными чарками, опрокинули.

Да-а-а…

Ратников блаженно закрыл глаза. Медовуха — это не какая-нибудь там пошлая арька — русскому духу куда как приятнее!

— Хорошо пошла!

— Так давай еще по одной — вдогонку!

Выпили. Ах, ну до чего ж приятный человек этот Евстафий!

— Слышь, Евстафий… ты кто есть-то?

— О, спросил! — Ерш как-то загадочно ухмыльнулся.

Евстафий с виду был парень осанистый, крепкий, лицо имел приятное, белое, с небольшой рыжеватой бородкой и усиками. И вообще — обликом, скорей, походил на немца.