Андрей Посняков - Дикое поле

— Что же, Бориско Ростовский…

Михаил хотел сказать «бесчестную монету чеканит», да вовремя спохватился: в русских землях в эти времена вообще никаких монет не чеканили, так в истории и прозвали — «безмонетный период». Для расчетов использовали серебряные слитки — гривны, беличьи и куньи шкурки, разноцветные бусины или пользовались монетами иностранными — старыми арабскими дирхемами, византийскими солидами или вот — серебряной ордынской «денгой».

А в монгольской империи, кстати, уже был основан первый банк и выпущены бумажные ассигнации…

Значит, Бориско Ростовский… Борис Василькович. Тот самый хряк… Или хряк — это Василько?

— А точно — от князя Бориса монетина эта?

— От него, от него, от гада! Век не забуду и тоже свинью подложу, ужо попомнит.

Ну, естественно, вечером Ратников снова явился домой пьяным — такая уж сложилась традиция, в чем, по старой монгольской традиции, никто не видел ничего худого — ну выпил человек, идет себе осторожненько, шатается — значит, хорошо у него на душе, радостно! Значит, ничего он дурного не замышляет… Да уж, что и говорить, трезвенников в Орде не жаловали, в полном соответствии с позднейшим русским присловьем о том, что ежели человек совсем водку не пьет, так он либо больной, либо сволочь. Кстати, так оно частенько и выходит.

— Отправлю-ка я в следующий раз с тобой слуг, — смеялась Ак-ханум. — Вот Джаму и отправлю. Мало ли, свалишься еще в канаву, замерзнешь — ночи-то нынче холодные.

— Вот уж спасибо тебе за заботу, краса моя, вот спасибо! Неужто тебе не все равно, что там со мной случится?

— Конечно, не все равно! Ты же мой человек, верно?

— Ну конечно — твой.

— А по-настоящему преданных людей у меня не так уж и много. Как и у всех.

— Ишь ты, — Ратников покачал головой. — Значит, я тебе по-настоящему преданный?

— Да, похоже, что так. Просто тебе больше деваться некуда.

— А… Слышь, Ак-ханум, а почему ты замуж не выйдешь? Такая красивая, богатая… свободная женщина степей!

— Вот именно, что свободная! — княжна хмыкнула — видимо, ее этот поздний разговор забавлял. — А выйду замуж? Одену себе на шею хомут — оно мне надо? Нет, может быть, когда-нибудь и выйду… хорошо бы по любви. Я ведь до сих пор еще никого не любила. Тебя тоже не люблю…

— Кто б сомневался…

— Но использую.

Молодой человек желчно усмехнулся: все-таки, ну, до чего же откровенная женщина эта Ак-ханум! Без всякого там восточного коварства-притворства — один голый расчет и цинизм. Наверное, то и неплохо…

— Ну? — Велев принести в юрту (нынче в ней и сидели) вина и закуску, юная госпожа сверкнула глазами. — Давай, докладывай. Вызнал чего?

— Да кое-что есть…

Ратников вполне толково и обстоятельно доложил о разговоре с углицким «молодшим» князем. Ак-ханум слушала внимательно, кивала:

— Так, значит, углицкие к Баракчин-хатун решили податься? Ну-ну… А ростовцы?

— К ростовским загляну завтра.

— Ладно… иди к себе, спи.

Выгнала все же. Ну и ладно. Миша давно уже заметил ошивавшегося вокруг юрты молодого и красивого воина из десятка толстощекого Шитгая. Что ж… Ак-ханум в своем праве. С кем хочет, с тем и спит. Свободная госпожа степей!

Утром Ратников поднялся поздно — никто не будил, а во дворце у него уже была своя каморка, в левом крыле, рядом с лестницей. Ничего себе такое помещеньице, площадью метров двадцать с глинобитной лежанкою и застеленным кошмой полом.

Все остальные русские — невольники и слуги — жили в приземистом сарайчике во дворе, никто их не сторожил — да и куда было бежать-то? Здесь хоть кормили, и очень даже не плохо, к тому же совсем непосильной работой не тиранили. Так — все строили, строили… За водопровод вот только не брались — раз уж Михаил обещал договориться с профессионалами.

Итак, «пятак» Бориса Ростовского! Откуда у князя такая денежка? Спер где-нибудь? Или на сдачу дали? Что гадать, нужно было выяснять, спрашивать… А для начала встретиться с подрядчиком Евстафием — Ак-ханум просила, да и самому нужно было: вдруг ушлый рязанец что-нибудь да узнал об Артеме? Обещал ведь.

Когда молодой человек наконец выехал на гнедом своем коньке с усадьбы, с серого низкого неба накрапывал мелкий холодный дождик. День выдался хмурый, пасмурный, что, однако, не мешало мелким торговцам, водоносам, разносчикам…

— А вот шербет, шербет… Купи, господине!

— Пошел ты со своим шербетом. Лучше бы вина предложил!

Вот и знакомая харчевня, за церковью Петра и Павла, там и уговаривались встретиться с подрядчиком. Да и как же не встретиться, коли теперь уж они — друзья?!

Пока Ратников спешился, пока подозвал служку да препоручил коня, подошел и Евстафий. Улыбнулся:

— Здрав будь, друже.

— И тебе не хворать. Что бездельничаешь?

Рязанец засмеялся:

— Скажешь тоже! Артельных своих по работам расставил с утра еще, проверил, что там да как. Теперь новые заказы искать надобно! Кстати, как там твоя ханум?

— Тоже водопровод хочет. А что — у тебя заказы кончились?

— Да нет. Просто и о будущем ведь нужно думать.

— Понятно — расширяешь, так сказать, практику. Как там моя просьба?

— Есть один странный парнишка, — подумав, ухмыльнулся подрядчик. — У Мефодия-ювелира в слугах. Завтра пойдем, глянем.

— А чего не сегодня?

— Сегодня не выйдет никак — Мефодий на богомолье отправился, к зарецким старцам, в скиты, к завтрему только вернется, а без него никто нас на подворье не пустит. У ювелиров — у них, сам понимаешь, с этим строго.

— Понятно, — Михаил кивнул. — А чем же он такой странный, отрок тот?

— Да заговаривается, всякие небылицы плетет — подмастерья заслушиваются, уши развесив. Я через них и узнал. И… вот еще… рисунок принес… Этот отрок рисует, письму уже выучился, знать, не так глуп.

— Так где рисунок-то?

— Вона!

Евстафий с усмешкой вытащил из-за пазухи небольшой свиток желтоватой китайской бумаги, из тех, что была здесь в ходу, протянул…

Ратников едва не поперхнулся вином, увидев изображенные на листке автомобили, самолеты, небоскребы, мосты…

Ну, точно — Темкин рисунок! Господи… неужели — нашел?

— Завтра, говоришь, сходим?

— Ну, конечно, пойдем. Только не с утра — утром встречаюсь с одним мурзой. — Давай, вечером?

— Уговорились! Вечером, так вечером.

Да, Ратников сейчас ликовал! И было с чего.

В таком вот приподнятом настроении попрощался с дружком до завтра и, взгромоздясь на гнедого конька, поехал на окраину — к юрте ростовских.

Поднявшийся ближе к обеду ветер разогнал серые облака. Выглянуло небритое солнышко, облизнулось, сплюнуло да и закатилось себе обратно за облако — хрен вам, еще не весна, еще и зимы-то толком не было!

И, тем не менее, даже такое — в золотисто-желтых прожилках облачности — небо сияло, сверкало, переливалось речным жемчугом, и оттого, от сверкающей красоты этой на душе у Михаила было сейчас хорошо и приятно.