Василий Звягинцев - Бульдоги под ковром

Довольно еще новый китель с почти незаметными следами от погон, хорошие синие бриджи, старательно вычищенные щеткой со следами гуталина сапоги, сшитые зимой на заказ в Екатеринославе.

Так что выглядел Басманов вполне прилично и способен был внушать доверие. Отчего и не продал до сих пор обмундирование, хотя владелец столовой, где он постоянно ужинал на двадцать пять пиастров, не раз уже предлагал только за сапоги целых пять лир.

Но тогда он сразу превратился бы из уважающего себя офицера гвардейской конной артиллерии, кавалера пяти орденов и первопроходника в обыкновенного горьковского босяка.

Тут стоит только начать. Без сапог смешно будут выглядеть и китель, и бриджи, потом их придется сменить на какое-нибудь тряпье, и дорога только одна — в порт, таскать мешки с углем.

Капитан еще не знал, что так оно и будет с большинством подобных ему эвакуантов, особенно, когда через четыре месяца хлынет сюда последняя, полумиллионная крымская волна беженцев. Тогда и самая грязная работа покажется счастьем. Но пока Басманов еще надеялся. На то, что Слащев удержит Крым, что начнется, дай бог, новое наступление, что помогут наконец по-настоящему союзники.

Если бы не отчаянные арьергардные бои под Абинской, где он потерял свою батарею и чудом сумел попасть на последний пароход, Басманов скорее всего продолжал бы воевать на Каховском плацдарме или где-нибудь еще, а может, и не жил бы уже, но раз вышло так, как вышло, возвращаться опять на фронт он не очень хотел. Не исключая, впрочем, такой возможности окончательно. Были уже предложения, от ответов на которые он пока под разными предлогами уклонялся.

Солнце показало, что наступил полдень. Сильно хотелось есть, однако Басманов сдерживал себя. Если потерпеть до вечера, то на сэкономленные пиастры можно будет позволить себе к картошке с жареной рыбой спросить стакан вонючего и противного, но чертовски крепкого «дузика». Эта перспектива заранее веселила душу, но как подумаешь, сколько еще часов до захода солнца…

И по-прежнему ни одна денежная сволочь не попадется на его безнадежном, как отступление от Ростова, пути по залитой горячим светом улице. Прохожие мелькали мимо серыми расплывчатыми тенями, незнакомые и богатые вызывали злость, знакомые, но нищие — раздражение, и он старался не замечать ни тех, ни других.

Увидел свободную скамейку под густым и раскидистым платаном, присел и стал скручивать вторую, из определенных себе на день пяти, папироску из дешевейшего «Самсуна».

«Черт бы меня, дурака, взял, — думал капитан. — Ну неужели нельзя было скопить за два года хоть немного золотишка? Пару-другую часов, портсигар фунтовый, диадему с камешками… Чистоплюй гвардейский! Все же можно было, другие чемоданами везли. А теперь что? Или сволочь тыловая растащила, или большевикам досталось…» И он с острой тоской и сожалением вспомнил, как в Новочеркасске или нет, кажется, в Ставрополе казаки захватили красный обоз, а в нем — тачанку с огромным кованым сундуком. Не то казна Одиннадцатой армии, не то золотой запас местного банка. Казаки рассовывали по карманам и седельным сумкам деньги, часы, золотые цепи, а он, Басманов, с комендантским взводом, матерясь и хлеща наотмашь ножнами шашки, пытался остановить грабеж. Остановить-то остановил, и сдал, что уцелело, куда следует, но что толку?..

…Новиков с Шульгиным раза три прочесали центр города, от набережной к Токатлиану и обратно. Вживаясь в атмосферу вселенского Вавилона, которым неожиданно стал в двадцатом году двадцатого же века Царьград, Константинополь, Стамбул. Местные, более-менее европеизированные жители, солдаты, матросы, офицеры оккупационных войск союзников, слетевшиеся на труп Блистательной Порты деловые люди и авантюристы ближних и дальних стран… И, конечно, те, кого ни с кем не спутаешь, соотечественники-эмигранты. Все вокруг одновременно и напоминает сцены из книг Толстого, Булгакова, Аверченко, но и разительно от них отличается.

Там, в книгах и поставленных по ним фильмах, — была история, преломленная через призму восприятия человека иного мира и хоть немного, но иного времени, а здесь — подлинная жизнь, грубее, проще, неэстетичнее, но все же…

Они искали нужного человека, воображая себя одновременно Гарун-аль-Рашидами и графами Монте-Кристо. Восхитительное в своем роде чувство — осознавать, что можешь мгновенно осчастливить любого человека, сделать для него то, что не привидится в самом эйфорическом сне. Стоит только захотеть…

— Саш, а ну-ка посмотри. Вон, на скамейке. По-моему, подходящий персонаж. На роль Рощина я б его пригласил. Поинтереснее Ножкина выглядит… — сказал Новиков, когда они уже решили прервать этот тур поисков и направить стопы к ближайшему храму желудка. Он указал взглядом на словно бы задремавшего в прохладной тени могучего, куда там одесским, платана высокого худощавого офицера. Примятая фуражка с черным бархатным околышем лежала рядом, бриз Мраморного моря шевелил давно не стриженные темно-русые волосы. Ноги в слегка запыленных сапогах вытянуты почти до середины аллеи.

— Ну, давай поговорим. Вдруг и сгодится. Человек вроде культурный, артиллерист, за собой следит… Сапоги чистит…

— Простите великодушно, господин… поручик? — Дремотные мысли Басманова прервал незнакомый голос. — Позвольте присесть рядом с вами?

Он вскинул голову и увидел рядом двух вызывающе роскошно одетых господ. Впрочем, вызывающим их наряд он счел лишь потому, что были они соотечественниками. Для иностранцев, да и для довоенных русских ничего особенного на них не было. Один, повыше ростом, с короткими английскими усами и гладко выбритым подбородком, носил светло-синий морской китель и белые брюки, но фуражка на нем была не военная, а какого-то яхт-клуба, второй, с аккуратной светло-каштановой бородой, сверкал великолепным чесучовым костюмом, запонками и золотой цепью в вырезе пиджака, а в руке держал богатую трость с изогнутой янтарной рукоятью.

Весьма и весьма респектабельные и состоятельные господа. Не иначе из тех, кто не зевал в подходящую минуту.

— Садитесь, чего уж… Только не поручик, а капитан, с вашего позволения. Капитан Басманов, Михаил Федорович.

— Очень приятно. Новиков, Андрей Дмитриевич… — представился тот, что был в морском костюме, а второй назвался Александром Ивановичем Шульгиным.

Они сели по обе стороны от Басманова. Шульгин достал из кармана портсигар, как раз золотой и примерно фунтовый, протянул капитану:

— Угощайтесь…

Басманов взял толстую папиросу с длинным мундштуком, а свою самокрутку, так и не прикуренную, спрятал в кисет. Закурили, помолчали. От крепкого ароматного дыма голова капитана плавно пошла кругом. Его «Самсун» в основном драл горло, а настоящий табак он и забыл, когда пробовал. Первым затевать разговор Басманов не хотел из гордости. Раз сами подошли, пусть и говорят, что им надо. Но сердце чуть дрогнуло, зачастило. Неужели все-таки повезло? Просто так зачем бы к нему богатые и благополучные господа подсаживались. Лир бы хоть десять с них сорвать, две недели и обедать, и ужинать можно будет…