Игорь Николаев - Вся трилогия Железный ветер одним томом

Да, сделано было очень много Но Империя хронически не успевала. Новое снаряжение уже шло в войска, но пока лишь тонким ручейком. Настоящее полномасштабное перевооружение не могло начаться раньше рубежа лета-осени, и с каждым днем становилось все очевиднее — Нация не станет ждать. А это означало, что в самой главной, решающей битве страна вновь противопоставит врагу лишь численное превосходство и мужество.

Россия может проиграть…

Эта мысль была проста и очевидна, она не отпускала Ивана ни днем, ни ночью. Изредка, в объятиях Ютты, тяжелые думы отступали, но всегда возвращались, с новой остротой и болью в сердце. Терентьев не боялся за себя, но при одном лишь взгляде на жену и ребенка перед его внутренним взором вставали ужасы, которые он вдоволь повидал на оккупированных территориях СССР. И хладнокровный, жесткий, требовательный генеральный инспектор дорожных войск превращался в испуганного человека, одержимого тревогой на грани паники. Иван понимал, что это плохо и просто опасно, но ничего не мог с собой поделать. Страх за близких людей, боязнь потерять так поздно обретенное счастье — были сильнее.

Иван крепко, но осторожно прижал к себе теплое тельце спящего сына, поглаживая его по голове в чепчике из тонкой шерсти. Он ходил по комнате, осторожно, мягко ступая босыми ногами, закусив губу и уставившись в пустоту невидящим стеклянным взором. Губы Терентьева непрестанно шевелились, словно повторяя раз за разом беззвучную молитву.

Послышался знакомый скрежет — ключ проворачивался в дверном замке. Ютта вернулась. Иван дернул головой, мучительным усилием сгоняя с лица маску отчаяния и страха. Пришло время ежедневного спектакля. Он будет искусно делать вид, что в порядке, после засядет за работу до четырех-пяти часов утра, тщательно прорабатывая каждый документ, каждую строку. И снова, и снова, каждый день, неделю за неделей.

До победы.

Ветер мел белую поземку, тоскливо завывая, как голодный волчище. Все кругом было белым — снег, небо, земля Казалось, что даже воздух приобрел серовато-белый цвет и сгустился. Идти в нем оказалось так же трудно — напор стихии давил, сталкивал с пути. Пройти надо было всего лишь каких-нибудь сто метров, но дались они ненамного легче, чем пятнадцатикилометровый марафон, который ходок раньше пробегал каждое воскресенье.

— Чертова Арктика, — злобно буркнул себе под нос человек, бредущий по узкой тропинке. — И чертов Франц Иосиф или кто там это все открыл.

Дорога, только вчера очищенная от заносов, теперь опять походила на узкий каньон, проложенный в плотном снегу. Завтра, если ветер стихнет, придется копать заново. Если не стихнет, все равно придется. Жаль, что нельзя расположить базу ближе к лаборатории, чуткие приборы должны быть изолированы от любых внешних воздействий, в том числе от вибрации механизмов, дизеля и даже шагов.

— «Когда все закончится, поселюсь в Крыму, на всю жизнь» — подумал человек, поправляя шерстяную маску и большие очки на пол-лица. Затем подергал плечами, размещая поудобнее большой «штурмовой» рюкзак и двинулся дальше. Рукой в плотной варежке он крепко цеплялся за толстый канат, протянутый по тропе, специально, чтобы не сбиться с пути. Один из предшественников в свое время решил, что всего лишь полсотни саженей — не расстояние и глупейшим образом нарушил технику безопасности, побежав лишь в легкой куртке и даже без шапки. Налетевший буран окружил его снежной завесой и сбил с пути. Счастье, что вообще нашли, но закончилось все равно обморожением и ампутациями. После этого даже в теплые весенние месяцы, когда температура на архипелаге приближалась к нулю, поход к лаборатории и обратно рассматривался как ответственное мероприятие.

Раньше природа вела себя более дружелюбно, но последние два года ознаменовались определенными аномалиями. Существовало мнение, что это следствие так называемого «затухающего воздействия» вражеских манипуляций с пространством, но доказать или опровергнуть это было невозможно.

Впереди, в круговерти снежинок и белых хлопьев проступили очертания большой будки из гофрированного железа, укрепленной дополнительными подпорками. Очень вовремя, ноги словно свинцом подковали, каждый шаг давался все труднее. Осталось только открыть дверь, сначала немного откопав ее от свеженанесенного снега.

Будка представляла собой тамбур, где можно было отряхнуть снег, снять верхнюю одежду. Человек надел халат и бахилы, аккуратно распаковал рюкзак и сложил ношу в специальный подъемник, наподобие тех, что используют в ресторанах и гостиницах для доставки пищи. После чего с усилием открыл большой люк в полу, спустился по вертикальной лестнице под землю почти на десять метров, в маленький зал с рядами одинаковых шкафов для оборудования и инструментов. Прошел к бронированной двери с запором-штурвалом и большой табличкой «не шуметь!». Прямо под надписью кто-то от руки пририсовал ухмыляющийся череп.

Рабочая камера представляла собой большой цилиндр без окон, изолированный и вдобавок укрепленный на специальных амортизаторах внутри клетки-каркаса. В центре, на удобном вращающемся стуле сидел дежурный оператор, а вокруг него развернулась сложная череда указателей, информеров, циферблатов — крохотная надводная часть айсберга гравиметрической лаборатории. Несколько самописцев безостановочно выводили бесконечные кривые на бумажных лентах, скрывающихся в специальных контейнерах. На специальной подставке примостился термос и старенькая чашка с отбитым краем и изображением лопоухого зайца — талисман станции. Для второго человека места почти не оставалось, поэтому новоприбывший остался стоять возле маленького обогревателя, наслаждаясь струей теплого воздуха, овевающей ноги.

— Там, — он указал большим пальцем на потолок камеры, где примостился ящик грузоприемника и лениво вращались лопасти в импеллере вентиляционного люка. — Принес все, что нужно. Новые лампы, бумага, графит и еще потроха для осциллографа.

— А стрелку для осциллографа не забыл? — спросил тот, кто сидел на стуле, он не отрывался от блока из семи экранчиков, каждый из которых рисовал сложную систему кривых.

— Шутник, — проворчал первый, с прищуром вглядываясь в показания приборов. — Господи, скорее бы в теплые края…

— Ты норвежец, тебе морозная свежесть должна быть в радость, — заметил собеседник, хмурясь и закусывая губу.

— Я родился в Вест-Агдере, но всю жизнь прожил во Франции, на юге, там снег только по большим праздникам. Господи, как же у вас в России холодно… — пожаловался первый. — Что показать то хотел, зачем вызывал? Моя смена только через два часа.