Игорь Николаев - Вся трилогия Железный ветер одним томом

— Виктор, — повторила она, — завтра мы уедем на два дня в Оренбург, я и дети. К моим родителям. Когда мы вернемся, ты скажешь… скажешь, что решил. Если ты выберешь свою службу… — Она умолкла, обхватила виски, словно выжимая из головы все сомнения, и решительно закончила. — Тогда мы расстанемся. Я готова быть с тобой всегда, во всех испытаниях, пойдешь ты к отцу или начнешь новую жизнь. Пусть даже мелким служащим. Кем угодно. Но я не хочу… Я не буду делить тебя с войной.

Таланов-младший включил газовую плиту и набрал полный чайник воды. Поставил чайник на огонь, по привычке приготовил заварку. Мода на африканско-шустовский кофе шагала по стране семимильной поступью, но в доме Талановых оставались верны традиционному «семейному» чаю. Готовили его тоже традиционно — сам чай, щепоть бергамота и немного разных полезных и ароматных трав, в первую очередь мяты.

Таланов-старший едва ли не плевался от такой смеси, объявляя ее мерзостью пред чайным этикетом и традициями, но дети обожали, называя «бегемотовым чаем», и старик со временем смирился с неизбежностью.

Травы и чай были в наличии, но бергамот куда-то запропастился. Пока Виктор искал жестяную баночку на дальних полках, чайник закипел. В конце концов Таланов решил обойтись без «бегемота». Он залил заварку кипятком, как обычно — доверху, оставив лишь чуть-чуть свободного места под крышкой, для паровой «подушки». И уже накрыв крышкой, подумал — а зачем так много?.. В этом доме чайник всегда наполнялся доверху, на четверых или пятерых, иногда на троих, когда оба мужчины были в отъезде, и в доме оставались только женщина и дети.

Но теперь он один, время пересматривать привычки.

Переживать крушения планов ему доводилось не в первой, в конце концов каждый военный действующей армии знает, что такое сломавшийся порядок операции, но здесь случилось нечто совершенно иное. Как и большинство военных, Виктор был консерватором и не любил неожиданных перемен.

Позавчера, утром среды, в его жизни все было замечательно и пасторально. Сегодня, утром пятницы, все… стало иным. Независимо от решения, которое ему суждено было принять, его жизнь уже необратимо изменилась.

Виктор отхлебнул чай. Ароматный напиток пился, как болотная жижа, оставляя во рту вяжущий мерзкий привкус, липким комом проваливаясь в желудок. С каким-то детским недоверием Виктор вслушался в тишину опустевшего дома.

Эту ночь Таланов провел все на том же диване в гостевой, который стал уже почти привычным. Утром Марина собрала детей, и они уехали. Маша и Дима сначала повозмущались, но, соблазненные обещанием оренбургских приключений, быстро сдались. Виктор через силу благословил родных, наказал детям слушаться маму, деда с бабушкой и возвращаться поскорее. Он почти не спал ночью, до конца надеясь, что Марина передумает, что все происшедшее минувшим вечером — лишь досадное недоразумение, обидная, но преходящая шутка судьбы. Но он ошибался, во всем облике жены, в каждом ее слове и жесте сквозила непреклонная решимость. Женщины редко идут до конца, всегда стараясь оставить путь к отступлению, но на этот раз Марина, совсем как бывалый воин, сожгла все мосты.

Он проводил их и посадил на автопоезд. Когда солидный тягач, порыкивая мощным дизелем, тронулся, вытягивая за собой короткую вереницу вагончиков, Виктор, в нарушение всех правил безопасности, шел рядом с их вагоном. Шел, не слушая визгливого пересвиста сигнала, пока тягач набирал скорость, всматриваясь в родные лица. Марина терялась в глубине купе, ее он не видел, но две улыбающиеся, смеющиеся детские рожицы прилипли к широкому окну, расплющив носы о стекло. Веснушки, растрепанные волосы, милые, любимые лица.

Такими Виктор запомнил своих детей навсегда. Такими вспомнил, когда пришел его страшный смертный час.

В нарушение давным-давно установившегося распорядка дня, в нарушение собственной природы Ютта проснулась очень рано.

Первые мгновения она не понимала, где находится, — затуманенный сном разум отказывался воспринимать действительность. Одно было ясно — она дома. Но почему она так рано проснулась? Часы тихо-тихо отстукивали секунды, их панно, едва освещенное бледно-синим свечением «морского фосфора», показывало половину четвертого. Легкий шорох, исходящий от окна, привлек ее внимание. Прижимая к груди простыню, Ютта повернулась и увидела Айвена.

Писатель сидел в пол-оборота у приоткрытого окна и курил. Красная точка тлеющей сигареты и неяркий уличный фонарь освещали его лицо смешанным светом, превращая в подобие странной африканской маски, которые она видела в Городском Музее — со скорбно опущенными уголками губ, гротескными чертами и темными провалами вокруг глаз. Он обернул вокруг бедер полотенце, игра света и ночных теней четко выделяли рельефный торс, который более подошел бы атлету нежели человеку творческого труда.

Он снова затянулся, алый огонек, венчающий сигарету, вспыхнул яркой точкой. Айвен смотрел прямо на нее.

— Вот ведь как странно получается, — негромко сказал он, — одиннадцать часов — это еще вечер, но три часа — это уже утро, пусть и очень раннее. Сколько же остается той ночи?.. Доброе утро, Ютта.

Он произносил ее имя немного непривычно, как бы с одним «т», а «Ю» более походило на «У». В сочетании с его смягченными гласными выходило очень мягко, почти нежно.

Женщина закрылась простыней, надеясь, что тьма скроет густую краску, залившую ее по самые брови. Она вспомнила все.

После достаточно короткого, но крайне жесткого «поединка» между Тайрентом и Фалькенштейном Айвен как-то сразу потерял зримый интерес к происходящему, отдалился, полностью уйдя в свои мысли. Годы опыта не прошли даром — Ютта, напряженно следившая за ходом переговоров, все поняла правильно и практически без паузы вступила в игру. Беседа перешла на сугубо профессиональную тему, в которой она, ассоциат-«переговорщик», чувствовала себя вполне уверенно. Если принципиальные моменты издатель и писатель урегулировали от силы за три четверти часа, то разнообразные мелочи, касающиеся тонкостей перевода денег, комиссионных посредника, разнообразных неустоек и регламента предоставления следующих двух частей новой трилогии затянули встречу сильно за полдень. Стилизованная под перо авторучка порхала в тонких пальцах Ютты, покрывая белоснежные листы блокнота вязью чернильных заметок. Фалькенштейн занудно, с мировой тоской в голосе жаловался на неприкрытый грабеж и беспутную молодежь, готовую пустить по миру доверчивого старика. Айвен неприкрыто скучал, лишь однажды процитировав: «дьявол в мелочах».

Наконец встреча закончилась. Адвокат и издатель еще раз кратко просмотрели весь список обсуждаемых тезисов. Неожиданно пробудившийся от летаргии писатель задал два точных вопроса относительно срочности прав издателя и согласования художественного оформления. Тайрент особо оговорил и потребовал включения в текст договора, что все рисунки и символика обрисовываются строго по его наброскам, приложенным к тексту, и принимаются только после одобрения в письменной форме.