Рава Лориана - Тучи над страной Солнца

-- Инка, ты говоришь, что счастлив, однако позволь напомнить тебе одну притчу. Когда-то давно, ещё до Христа, жил один могучий и богатый царь, которого звали Крез. И однажды к нему пришёл странствующий философ Солон. Царь ласково принял его, показал ему всё своё богатство, и спросил его, видал ли тот когда-нибудь человека счастливее. Тот ответил, что никого нельзя назвать счастливым, пока он жив, ибо никто не знает, как он умрёт. Потом, когда враги захватили его царство и самого его хотели сжечь на костре, Крез вспомнил об этих словах Солона, и это даже спасло ему жизнь, ведь и завоеватель задумался о том, что может случится с ним в грядущем. Да, ты мнишь себя счастливым, когда у тебя есть всё, чего ты только можешь желать, и тебе не нужно даже прибегать к насилию, ибо и без того любая женщина рада разделить с тобой ложе. Однако счастье и богатство, слава и власть, всё это преходяще и может легко быть отнято. Лишь веру во Христа, лишь любовь к Богу невозможно отнять. Разве у вас есть что-то, что не сможет отнять никто?

-- У нас есть наша Родина. Её вы у нас не отнимите.

-- Однако землю у вас враги могут отобрать в первую очередь.

-- До конца, однако, не смогли, -- усмехнулся Инка, -- но дело даже не в этом. Тут вам сложно понять нас, ведь мы любим свою Родину иначе, чем это делаете вы. Для вас земля ваша лишь постольку, поскольку вы можете собирать с неё дань. Она -- что лошадь, пока твоя -- носит тебя, но стоит напасть разбойникам и отобрать её -- и она уже принадлежит грабителям, которых в свою очередь может ограбить кто-то ещё. Но для нас наша земля -- это наша мать, а мать не перестаёт быть матерью даже если враги схватят её, надругаются над ней, обратят в рабство, даже убьют. Во время Великой Войны на захваченных врагами территориях наши люди всё равно восставали, хотя их убеждали, что вся страна уже захвачена, и сопротивляться нет смысла. Но тем не менее многие из тех, кто попадал в руки палачей и переносил страшные пытки, всё равно сохраняли в себе мужество, и не отрекались от Родины, даже если им обещали жизнь и избавление от мук. И к тому же наша Родина -- это нечто большее, чем даже наша земля, ибо наша земля никогда не была бы столь же прекрасной, если бы мы с молоком матери не впитывали идею справедливости и всеобщего братства. Но вижу, вы всё равно не верите мне. Если так, то вам действительно лучше поговорить с самими жителями города, особенно с теми, у кого о христианах остались не самые радужные воспоминания, -- иронию последней фразы двум монахам пришлось проглотить молча.

Инка несколько отступил назад и из толпы вышел старик лет семидесяти:

-- Жрецы распятого бога, я давно хотел вам задать несколько вопросов. Меня зовут Старый Ягуар, я старейшина этого квартала. Я внимательно слушал ваши речи про первородный грех и невозможность противостоять соблазнам, но я не верю вам. Слишком много я прожил на свете, слишком многое видел, чтобы запросто поверить в такое. Я родился и вырос в этом городе, помню, как он был обращён в груду развалин, и сколько сил потребовалось на то, чтобы своими руками восстановить его из праха. Я помню, как он выглядел до Великой Войны, когда я играл на его улицах, будучи мальчишкой. Тогда я и не думал, что стану когда-нибудь старейшиной и заслужу высокое звание инки, я был сыном простого кузнеца, и был слишком юн, чтобы стать воином. Мой отец был хром, и потому тоже не мог быть воином, у меня не было даже старших братьев, которые могли бы уйти на фронт, только мать и сёстры. Я помню, как мы все счастливо жили до Великой Войны, и хотя известие о её начале и встревожило нас, нам не хотелось жить под властью испанцев, но мы и представить себе не могли, какая участь ждёт нас. Враги, разозлённые тем, что город не сдался сразу, а оказал сопротивление, решили сорвать зло на его беззащитных жителях, они врывались в наши дома, и не просто грабили, но убивали и насиловали всех без разбора. Я помню, как трое мерзавцев ворвались в наш дом и накинулись на мою мать, желая обесчестить её. Мы с отцом попытались помешать этому, но моего отца убили, а меня так сильно ударили по голове, что я надолго потерял сознание. Видно, враги сочли меня тоже мёртвым, иначе бы они добили меня. Когда я очнулся, врагов уже не было, а мать и сёстры были уже мертвы. Я не знал ещё тогда о мерзком обычае белых людей лишать чести всех женщин в во взято штурмом городе, но сердце моё переполнилось яростью при мысли о том унижении, которое они все испытали перед смертью. Я поклялся, что вопреки всему выживу и отомщу. Когда я выбрался на улицу, я с ужасом понял, что и там нет живых, всех, кого я знал и к кому был привязан с детства, лежали мертвые в разграбленных домах... Не стану рассказывать сейчас, с каким трудом, превозмогая головную боль и слабость я выбрался из мёртвого города, как добрался до уцелевшей деревни, где меня приютили и исцелили мои раны. Как, несмотря на юный возраст, я всё же стал воином и жестоко мстил за убитых родных. Именно тогда меня за ярость и прозвали Ягуаром. Жрецы Распятого! Вы пытались сейчас убедить нас, что христиане творят зло лишь потому, что плоть их немощна и они не могут удержаться от соблазнов. Но разве этим словом можно объяснить то, что я видел? Не удерживается от соблазна ребёнок, стащивший со стола лакомство, влюблённые, сделавшие до свадьбы то, что по-хорошему лучше бы делать после, тот, кто выпил слишком много чичи или переел листьев коки, проворовавшийся чиновник, в конце концов! Тот, кто уступил соблазну, всегда понимает, что сделал нехорошо, ему совестно своего поступка, но те, кто убивал маленьких детей, делали это без колебаний, уверенные, что так поступать МОЖНО. Я не мог понять, неужели люди, рождённые и вскормленные матерями, могли быть столь жестоки? Или вправду говорят, что белые люди не рождаются, а выходят вместе со своими кораблями из пены морской? Потом я прочёл отрывки из дневника человека, который положил начало нашим бедствиям. Я нарочно не называю его имени, ибо для нас оно проклято. Я знаю, что вы считаете его героем, ибо он открыл для вас новые земли, но мы, их коренные жители, тем не менее, не можем не проклинать его. Так вот, в его дневнике я с ужасом прочёл, как он доплыл до островов, и его радушно встретили местные жители. Не чуя беды, они позволяли пришельцам свободно ходить по их земле, а тем временем их командир рассуждал о том, какую часть этих "обезьян" истребить, а какую -- пощадить, обратив в слуг. Теперь этого гостеприимного народа больше нет, и нам вы готовили такую же участь! Ведь мы не хотели принимать вашу веру, а тех, кто не желает креститься, вы не щадите. Но кто внушил вам, что можно прийти в чужие земли и убивать людей только потому, что у них смуглая кожа и другая вера? Не вы ли, жрецы Распятого, призываете в своих храмах к убийству язычников?