Андрей Смирнов - Рыцарь

– Каким образом... – повторил Альфаро. – Это я вам уже сказал. А за подробностями обращайтесь к Великому Мастеру. Это он затеял игру. Не я.

– К Великому Мастеру? Кто это? Ещё один колдун?

Альфаро коротко взглянул в мою сторону, а потом уставился на поросёнка. Взгляд у него сделался задумчив. То ли он не знал, что мне ответить, то ли прикидывал, что бы ещё такое у поросёнка отрезать.

– Великий Мастер... Я могу назвать одно из Его известных имён. Но тогда вы будете понимать ещё меньше, чем сейчас. Так что давайте отложим этот вопрос тоже. Я на него отвечу, но позже. Идёт?

– Отлично. Тогда просветите меня насчёт всего остального. С самого начала.

– Одну минуту. – Дон Альфаро предупреждающе поднял указательный палец. – Сначала я должен выяснить, что вам уже удалось узнать. Вам известно, кем на самом деле является... ммм... давайте его и дальше называть «отшельником Иммануилом»?.. Вы поняли, с кем говорили и кого защищали от папского легата? Ну, ну, не отпирайтесь, Андрэ. Говорю же вам – я знаю о вас куда больше, чем вы себе можете представить. Один из моих людей слышал, что Иммануил сказал вам на прощанье, когда вы с ним расставались в замке Родриго де Эро. Мне просто интересно, как вы истолковали его слова о распятии. Как все остальные, которые тоже это слышали? Они-то, и мой человек в том числе, решили, что это иносказание, не более того, ибо никто из них, конечно, не в состоянии себе представить – как это ни смешно прозвучит, – что Христос был евреем.

– Я тоже подумал, что это всего лишь иносказание, – медленно проговорил я. Осведомлённость графа меня огорчила.

Граф Альфаро тяжело вздохнул.

– А вы не замечали у него на руках никаких шрамов? Не на ладонях, а вот здесь, на запястьях. – Он показал где. – Некоторые люди, видевшиеся с ним через несколько веков после того, уверяли, что эти шрамы сохранились.

– Не знаю, – ответил я. – Я не смотрел на его руки.

На самом деле я отлично помнил, что никаких шрамов не было.

Дон Альфаро осуждающе покачал головой:

– Вы ненаблюдательный человек, Андрэ.

– Какой есть.

– Какой есть, это верно. Ну так вот, смею вас уверить, – это именно тот, на кого вы поначалу подумали. Ходячая Истина.

– То есть?

– Понимаете, когда Пилат спросил его, что есть истина, – начал объяснять Альфаро, – наш отшельник ему ответил: «Я есмь Истина». С того всё и пошло. Правда, в Евангелиях ответ опущен. Не знаю уж почему.

– Что ж, – я пожал плечами, – если это так, я могу в два раза больше гордиться тем, что спас ему жизнь. Дальше что? Какова следующая часть истории?

Дон Альфаро тонко улыбнулся. Я помнил, как сам отшельник отнёсся к своему спасению. И я помнил кое-что из Евангелия. Насчёт добровольной жертвы...

– Подождите-ка! Вы что, хотите меня уверить, что отшельник Иммануил – сам Иисус Христос? И что он уже не однажды приносил себя в жертву?

Альфаро кивнул:

– Само собой, это повторялось не каждый год и даже не каждое десятилетие... Примерно раз в сто лет. Иногда реже. Иногда – чаще.

Я вспомнил всё то, что Иммануил говорил о голодных веках, жаждущих крови...

– Но зачем? Какой в этом смысл?

Очередная улыбочка.

– И на этот вопрос, Андрэ, я сразу не смогу ответить. Нужно кое-что разъяснить. С самого начала.

– С какого начала?

– С сотворения мира.

Он вытер руки салфеткой, встал и направился к книжным полкам. Некоторое время постоял перед ними, изучая расположение книг.

– Где же она... А, вот.

Альфаро вернулся назад, таща здоровенный том в чёрном кожаном переплёте. На лицевой стороне книги никаких надписей не было, имелся только большой серебряный крест.

– Полагаю, вы должны были изучать Библию...

– Вовсе нет, – прервал я графа. – Там, откуда я пришёл, с религией дела обстоят иначе, чем здесь.

Альфаро укоризненно посмотрел на меня.

– Вы что – вообще не знаете, что это такое? Да-а, дикое же время ждёт нас в далёком будущем...

– Вы меня не так поняли. Эта книга известна и в моём родном времени. Просто лично я ею не интересовался и никогда не читал. Так, кое-что слышал. Это здесь, в вашем времени, пришлось срочно навёрстывать упущенное. По необходимости.

– Но общее представление имеете?

Я кивнул.

– Сойдёт. – Альфаро махнул рукой. – Итак. Вам известно, что наш тварный мир был сотворён. Давайте назовём того, кто сотворил его... да, давайте назовём его Богом. Совершенно справедливым, неизмеримо могучим Богом. Сотворившим мир и владеющим им так, как владеет своей землёй император или король... или, например, я... Ведь недаром же Его иногда называют Царём Царей или Князем Мира...

– Вот как? А мне казалось, что Князем Мира называют вовсе не Бога, – перебил я.

– Одно другому не противоречит, – отмахнулся Альфаро. – Иногда Князем Мира называют Господа Бога, а иногда – Его извечного противника. Но оставим это на совести, вернее, на невежестве тех, кто так говорит. Хотя и в этом – доля правды. В установленном Творцом миропорядке день сменялся ночью, тьма – светом, зло – добром... «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия...» Поверьте, дон Андрэ, поначалу это был вполне уравновешенный, устойчивый мир. Но потом...

– Потом Адам и Ева скушали яблоко, и всё стало плохо, – иронически произнёс я.

– Нет. – Альфаро повёл рукой. – Не перебивайте меня. Поступок наших прародителей вовсе не был такой бедой, как это обычно себе представляют. Во всех сотворённых существах изначально был заложен выбор – подчиняться Создателю или следовать собственной воле. У потомков Адама и Евы – тоже. Тем, кто вёл себя правильно, Он покровительствовал, а тех, кто... поступал иначе... Он рано или поздно карал. Как и всякий нормальный властитель, Он не хотел, чтобы в Его лесах без Его дозволения били Его оленей, и определённо не желал, чтобы крестьяне, вместо того чтобы работать на Его полях, занимались разбоем... Особенно Его раздражало, если люди начинали молиться кому-нибудь другому. И тут я Его понимаю. Я бы тоже разозлился, если бы мои крестьяне вдруг вздумали платить дань другому синьору. Нет, катастрофа произошла много позже Адама и Евы.

– Да ну? – Я взял со стола яблоко и громко захрустел им.

– В Его владениях, – Альфаро выдержал короткую паузу, – появился бунтовщик. Мятежник. Этому мятежнику, видите ли, не понравились сами законы, на которых издревле покоился мир, в котором свет и тьма, добро и зло находились в выверенном, устойчивом равновесии.

«Нет, – заявил бунтовщик. – Зло – лишнее. Пусть будет только добро».

Прежде наказание следовало за преступлением, и всегда наказание было не меньше, чем сама провинность.

«Нет, – сказал бунтовщик, – мне не нравится смотреть, как страдают люди. Пусть лучше наказание – за них всех – ляжет на меня одного».