Игорь Денисенко - Ронин

Но это надо сделать в октябре 14-ого года, потом его переведут. Потом он отлежится с липовым ранением и получит железный крест и звание ефрейтора, за то, что якобы взял в плен 15 французов. Но как же мы хотели всем миром наградить его деревянным!

Этот шанс я смаковал с тех самых пор когда Андрюшка Харитонов принес нашу медсестричку Танюшку исколотую штыками так, что кишки её волочились по земле, сзади за Ан-дрюхой. А он шел сам не свой еле переставляя ноги и не соображал, что она давно умерла. С тех самых пор. Когда увидел живые скелеты детей в концлагере. С тех самых пор. Когда обмороженный, вымокший в болоте и пролежавший сутки на снегу под обстрелом сержант Епихин принес всё-таки карту с отметками танковых передвижений противника и умер тут же, до медсанбата не донесли. С тех самых пор. Когда все или почти все кого я знал и любил — умерли, погибли под пулями, сгинули в болотах, не вернулись с рейдов по фашистским тылам. А сколько калек? Сколько людей спятивших от ужасов войны и так и не пришедших в себя. Это я осознал пройдя войну сам. Прочувствовав, что значит самому, видеть, слышать, осязать запах крови и смерти.

Скрутив самокрутку из трофейного самосада, я в очередной раз закурил.

Трактир под номером 43 остался где-то в километре справа от меня. Там же остались два трупа уркаганов и насмерть перепуганный трактирщик. Купцы во время заварушки слиняли с завидной скоростью. Так, что как свидетели, против меня показания они вряд ли дадут. Поскольку уже очень далеко. Трупы хозяин обещал спрятать в лучшем виде, и что будет нем как рыба меня уверял. Но оставаться в заведении было верхом глупости. Обыскал трупы по привычке, такая уж привычка у меня с фронта осталась, когда каждая кроха была не просто трофеем а данными, указывающими на принадлежность врага к определенной части, подразделению, происхождению. Кому он писал личные письма и что писал? Ведь часто в письмах предупреждал родных о передислокации части и о новых задачах, которые видимо будут.

Уже не будут, усмехнулся я. Были в заварушке помимо двух трупов и свои плюсы. Кисет с табаком я позаимствовал у одного из бандитов. Пятизарядный револьвер неизвестной марки тоже не плохой довесок. Но самым главным трофеем был паспорт мещанина карадубова Ивана Аверьяновича. Мерзко конечно, но видимо под этим паспортом мне и придется пожить тут некоторое время. Главное теперь сменить город. Тут уже некто знает меня под настоящим именем. Наследил я, осталась бумажка расписка у хозяина ломбарда Митрофана Павловича. Он же пахан и смотрящий за «порядком» на рынке. Навестить его, что ли?

В общем то, я не кровожадный. Только вот с некоторых пор уголовная стезя выбрала меня сама. Может дело в аигути? Достав его из ножен ещё раз убедился, что вытерт он насухо и следов крови не имеет. Были такие клинки, изделия мастера Муромасы, жаждущие крови. Кузнеца отменного, но человека вздорного, гневливого и вспыльчивого как порох. Стоило выйти с его изделиями прогуляться, как они притягивали к хозяину неприятности. То есть, их неизбежно пускали в ход. Многие из клана Токугава погибли именно от этих мечей. И тогда глава клана Токугава Цунаеси известный так же как «собачий сёгун» приказал их уничтожить все. Может быть мечи все и уничтожили. А такой вот кинжал уцелел. Впрочем, всё это совпадение. Аигути служил мне верой и правдой уже лет 7–8 и таких вещей ранее я за ним не замечал. Впрочем недостатка крови тогда не было. Это последние два года на журналистском поприще он покоился в ножнах.

Что бы ни говорил мой старый учитель, как бы не учил меня, но отношение к смерти и жизни у нас было разное. Я не принял самурайский закон стремления к смерти как таковой. Напротив, показушное самоубийство называемое сепукой, считал недостойным проявлением слабости. Человеческий разум должен найти выход из любого положения. Особенно когда речь идет о мести. В одном мы с ним сходились. Погибнуть в бою действительно достойная смерть. Впрочем, Синмен сенсей сильно и не возражал. Позднее, изучая традиции Японии, я догадался, что он был не осе. Слово осе (ошо) в древности трактовалось как учитель фехтования, синонимом монаха оно стало позднее. А скорее ямабуси — спящий в горах, так назывались учителя ниндзяцу. А кодекс ниндзя предписывал, что любое действие не позорно, если ведет к цели. Перефразировав получится лозунг Макиавелли. Что меня несколько смутило, но веру в благородство старого Синмена я не терял до определенного времени.

Все эти мысли сами собой пролетали в моей голове, словно напоминание о прошлой жизни. Словно повтор урока, который нельзя забыть. А ноги сами вели меня к ломбарду. Смеркалось. Удлинившиеся тени домов почти полностью погрузили в сумрак узкие улочки. Народ по дороге попадался редко. Зажигались огоньки свечей и керосинок. Кое-где натужно свистели примусы. Та ещё техника, от их реактивного свиста впору было оглохнуть.

Шел я неспешно, почти крался под тенью домов. Но вид на себя напустил занятой до невозможности и неприступной личности, торопящейся по своим неотложным делам. Почти так и было. Подойдя ближе к рынку я спросил у подслеповатой старушки, греющейся на завалинке, где живет уважаемый Митрофан Павлович. Время было позднее и застать его в ломбарде я не рассчитывал. Сильно окая бабуся долго интересовалась кем я ему довожусь, и по какому вопросу он мне нужен. Мои же вопросы она упорно игнорировала. Пришлось признаться, что я его незаконнорожденный сын Митька.

Вот тут я попал впросак. Бабуся оказывается давно подозревала, что он старый греховодник и не смотря на то, что живет бобылем, детей по свету наклепал что петух цыплят. Потом её сильно заинтересовало имя моей бедной матушки. Пришлось срочно придумывать имя позаковыристей.

— Ну, Аксинья.

— Чего нукаешь? Не запряг поди. Это которая Аксинья? Не Кузьмича Силантьева дочка будет?

— Она бабуля, она самая, — закивал я, стараясь закруглится и вернуть разговор в нужное мне русло.

— Свят, свят, свят.,- закрестилась в испуге бабка, — Она ж молодой представилась?

— Вот как меня родила тайно и представилась. А меня на воспитание к бабке в деревню отдали.

— К какой бабке? Матушка ейная тута жила завсегда. А больше никаких бабок у них не было?

Меня уже слегка перекосило от разговора, но выпутываться надо было.

— Бабка повитуха меня к себе забрала и вырастила.

— Это которая? Не Серафима Васильевна случаем?

— Нет. Не она, — сказал я мстительно, — Она ваще не здешняя. С деревни тайно и приезжала роды принять, чтоб ни одна собака местная ничего не пронюхала.

— На до ж… — прошамкала сокрушенно бабка. Такой расклад её расстроил.

— Дык, где вы говорите мой папаша живет?