Джордж Стюарт - Земля без людей

Ехал он медленно. Время от времени и без особого интереса останавливался и смотрел по сторонам. Иногда попадались трупы, но большей частью вокруг, в застывшем безмолвии, лежала пустота. Очевидно, атака болезни не отличалась стремительностью и не заставляла умирать прямо на улицах. Однажды он проехал городок, где воздух был тяжелым, липким и густым от смрада гниющих тел. Он вспомнил газеты – карантинные зоны, последние пристанища человека, и здесь мертвые будут встречаться чаще. В этом городе поселилась смерть, и поэтому он не стал останавливаться здесь для поисков жизни. Никто из живых не станет задерживаться здесь дольше, чем потребует необходимость. Когда день подходил к своему концу, одолев крутой подъем, увидел он в лучах уходящего на запад солнца раскинувшийся внизу залив. То там, то здесь над тихими городами поднимался дым, но не казался он мирным, домашним, какой поднимается из печей хлопочущих на кухнях хозяек. Он ехал к дому, в котором, казалось тысячи лет назад, оставил своих родителей. Надежды почти не осталось – разве только дважды случится одно и то же чудо, и чума пощадила не только его, но и его родных. С бульвара он свернул на Сан-Лупо-драйв. Все здесь выглядело таким же, как прежде, разве что проезды выметены не так тщательно, как того требовал образ Сан-Лупо-драйв. Образец благополучия – улица и сейчас сохраняла свою нарочитую респектабельность. Трупы здесь не лежали на мостовой; такая проза была бы непристойной, немыслимой для Сан-Лупо-драйв. Как и всегда, старая кошка Хэтфилдов уютно дремала на нагретом солнцем камне крыльца. Разбуженная шумом, кошка встала и, великолепно потягиваясь, выгнула спину. С выключенным мотором он тихо подъехал к дому, где прожил такую долгую жизнь. Дважды нажав на клаксон, он ждал. Тихо. И только тогда вылез из машины и медленно, считая ступени, поднялся на крыльцо и вошел в дом. И уже переступив порог, стал думать, что дверь открыта, и как это немного странно, что ее забыли закрыть. Тишина, покой и привычный порядок вещей окружили его. Он оценивающе, медленно и внимательно вглядывался в каждую деталь и не видел ничего, что могло смутить и заставить поспешно отвести взгляд. В гостиной он долго искал родительскую записку о том, куда ехать и где их искать. Он не нашел записки. Наверху почти все выглядело таким, каким он привык видеть всегда, только в спальне неряшливым, пятном бросились в глаза откинутые одеяла и смятые простыни. Скорее всего именно от вида незастланных кроватей поплыли перед глазами стены, и липкий комок тошноты подступил к горлу. Чувствуя, какими ватными, предательски подрагивающими стали ноги, он вышел из спальни. Цепляясь за перила, снова спустился вниз. «Кухня!» – мелькнула спасительная мысль, и на мгновение, от понимания, что там можно заняться чем-то простым и естественным, прояснилась голова, отступила слабость. А когда он толкнул ладонью дверь и она, легко поддаваясь, пропустила его вперед, Иша поразило, заставило замереть на месте ощущение движения и жизни. Не сразу, но он понял, что это просто секундная стрелка электрических часов. Вот стрелка деловито добралась до вертикальной черты и начала долгое падение вниз, к цифре «шесть». И вдруг, что это? Затряслось, загудело, забилось, словно в припадке. Иш рванулся нелепо, дико, и когда холодный приступ страха толкал его бежать, краешком сознания понял, что этого не надо бояться, что это просто недовольный вторжением холодильник, и очнулся, понимая, что скрюченными пальцами цепляется за края раковины и его тошнит, мучительно выворачивая внутренности. Немного придя в себя, он вышел из дома и сел в машину. Его больше не мутило, но он чувствовал слабость и гнетущее уныние. Можно, конечно, вернуться в дом, открыть дверцы шкафов, порыться на буфетных полках, и там он, конечно, найдет объяснение. Но какой смысл в этом самоистязании? Самое главное он уже знает. Дом пуст, в нем не оставлены мертвые тела, и хотя бы за это он должен благодарить судьбу. И еще, считая себя человеком не слишком впечатлительным и не допускающим даже мысли о существовании духов и привидений, он не мог вспомнить об оставленном на кухне холодильнике и исправно выполняющих свое предназначение часах без некоторого оттенка мистического ужаса. Что делать – вернуться или завести машину и поехать куда глаза глядят? Сначала он думал, что уже никогда не сможет заставить себя вновь переступить порог этого дома. И лишь потом понял, что как он вернулся сюда, так и его родители, если, конечно, судьба сжалилась над ними, оставив в живых, тоже вернутся сюда, чтобы искать и найти его. Лишь через полчаса, окончательно победив страх и физическое отвращение, он заставил себя вернуться. И снова он бродил по немым комнатам. Но они говорили с ним беззвучно и немного грустно, как всегда говорят комнаты, в которых некогда жили люди. А иногда какая-нибудь маленькая вещь бросалась в глаза и безмолвно кричала, заставляя мучительно вздрагивать сердце. Тома новой энциклопедии – всякий раз, вспоминая, сколько они стоили, отец стыдливо отводил глаза. Мамина герань в разноцветных глиняных горшочках – растениям давно нужна вода. Барометр – по его стеклянному циферблату отец каждое утро, усаживаясь завтракать, щелкал пальцем. Да, это был совсем простой дом, а какой другой дом мог быть у мужчины, который любил книги и преподавал историю в средней школе, и женщины, которая превратила эти стены в их общий дом и делила себя между Советом ассоциации молодых женщин-христианок и их единственным ребенком. «Он всегда так прилежно и хорошо учится!» Этот ребенок был тайным воплощением их честолюбивых мечтаний, и ради его образования многое приносилось в жертву. Не сразу Иш понял, что сидит в гостиной.

Так он сидел, бездумно переводя взгляд со знакомых кресел на полки с книгами, ощущая, как тоска постепенно уходит. Уже в сумерках он понял, что с утра ничего не ел. Голод не мучил, но слабость во всем теле могла быть результатом отсутствия еды. Не слишком утруждая себя поисками, он нашел банку консервированного супа и заплесневелую хлебную горбушку. В холодильнике осталось масло и засохший кусок сыра. Буфет подарил немного печенья. Газ в плите еле теплился, но ему все же удалось разогреть суп. А потом, окруженный сгущающимися сумерками, он сидел на крыльце дома. Несмотря на еду, слабость не проходила, и он понял, что это шок нервного потрясения. Сан-Лупо-драйв не поленилась высоко вползти на крутой склон холма и теперь могла гордиться открывающимся перед ней видом. И сейчас, когда Иш смотрел с крыльца родного дома, привычный пейзаж казался таким же привычным и знакомым. Очевидно, все то, что предшествовало процессу включения электрической лампочки, было автоматизировано человеком. Все также с ревом неслась вода через плотины гидроэлектростанций, вращала лопасти турбин, и мощные генераторы отдавали электрический ток людям. И наверное, когда все начало разваливаться, превращаясь в хаос смерти, кто-то мудрый отдал приказ не отключать уличный свет. И теперь он мог видеть замысловатую игру света и тени городов восточной части залива, а чуть дальше желтую цепь на Бэй-бридж, а еще дальше размытое вечерним туманом пятно огней Сан-Франциско и уже совсем слабую нитку огней моста Золотые Ворота. Даже светофоры продолжали работать, легкими щелчками сменяя свет красный на зеленый. Высоко над башнями мостов, безмолвно предупреждая самолеты, которые теперь не скоро, если вообще когда-нибудь поднимутся в вечернее небо, вспыхивали и гасли, и снова вспыхивали, пульсируя тревожным светом, сигнальные огни. Но где-то к югу, рядом с Оклендом уже появилось черное пятно. Или предохранители сгорели на линии или отключился автоматический выключатель. Даже огни рекламы пульсировали голубым неоном, трогательно и немного жалко продолжая просить купить, не зная, что уже не осталось вокруг ни покупателей, ни продавцов. Взгляд его застыл на одной. Большие буквы настойчиво командовали – пей, а он не знал, что должен пить, потому что нижняя строчка спряталась за темным фасадом дома. Завороженно смотрел он на настойчиво посылаемый сигнал-приказ. Пей – чернота. Пей – чернота. Пей. «А почему бы и нет?» – подумал он, пошел в дом и скоро вернулся, держа в руке бутылку родительского коньяку. Но коньяк не действовал и потому не принес ему радости. «Я, наверное, не из тех, – думал он, – кто получает удовольствие, напиваясь мертвецки пьяным». Сейчас ему больше нравилось смотреть на продолжающий вспыхивать и гаснуть огонь рекламы. Пей – чернота. Пей – чернота. Пей. Сколько времени будет продолжать гореть свет? И что, в конце концов, заставит его погаснуть? А что останется после света? Что ждет веками создаваемое человеком и оставленное после него? «Мне кажется, – подумал он. – Мне кажется, сейчас я должен думать о смерти, о самоубийстве. Нет, еще слишком рано. Сейчас мы – оставшиеся – похожи на ничтожные атомы, мечущиеся в безвоздушном пространстве, не в силах встретить себе подобных». И снова, на грани отчаяния, тоска и уныние наполнили душу. Ради чего он оставлен жить? Ради того, чтобы как грязное животное объедаться немыслимыми запасами хранящейся в подвалах каждого магазина пищи? Ради чего, если он даже будет жить хорошо и найдет себе подобных? Ради чего? Конечно, если рядом с ним снова окажутся люди, все будет по-другому. Но смогут ли они стать его истинными друзьями? Собранные подобным образом, могут оказаться скучными, невежественными или даже злобными и жестокими. Он поднял глаза и вновь увидел вспыхивающий с методичной последовательностью огромный знак. Пей – чернота. Пей – чернота. Пей. И снова он начал думать, как долго будет гореть этот огонь, заставляя, предлагая что-то там пить, когда уже не разливают автоматы и не наполняют стаканы продавцы. Невольно для себя он стал выхватывать из памяти другие, увиденные им сегодня вещи; думая, что случится с койотом, который сегодня так лениво и независимо трусил по осевой автострады, и что случится с быками и лошадьми, которые тыкались мордами в желоб с водой и не замечали, как над ними медленно вращает крыльями ветряная мельница. Кто скажет ему, как долго будут вращаться эти крылья? Вдруг что-то перевернулось в нем, он вздрогнул и вместе с промелькнувшим страхом понял, что снова хочет жить. Да, жить! В конце концов, если он не может стать участником этой жизни, он станет зрителем – зрителем, которого учили не просто смотреть, но делать выводы и анализировать увиденное. Пускай упал занавес на сцене человеческого существования, он получит возможность стать зрителем другого представления, другой величайшей драмы. Тысячелетиями человек, покоряя эту землю, оставлял на ней неизгладимые следы своего существования. Сейчас человек ушел, пока на время, а может так случиться, что и навсегда. Даже если кто-то и выжил, пройдут долгие годы, прежде чем человек снова завоюет эту землю. Что произойдет с существами, населяющими этот мир в отсутствие человека? Вот что он оставлен увидеть!