Анатолий Минский - Демон против люфтваффе

Воевать стало сложно. Поставки из СССР практически свернулись, а немцы подогнали в Испанию «Мессершмитты», пусть и самой ранней серии — Bf-109B. Сухопутные войска республиканцев утюжили «Штуки», они же «Юнкерс-87». Даже имея за спиной две сотни вылетов, драться с ними при соотношении сил один к пяти и тем более один к десяти — очень не радостно, теперь гораздо чаще уворачиваюсь и спасаю шкуру, нежели реально атакую. Испанский молодняк погибает массово, заодно сгорают последние исправные самолёты республики.

Я успел сбить один «Мессершмитт», это произошло летом у реки Эбро. Классически пропустил его мимо себя, ведомого фрица не видно, и влепил очередь с сотни метров. Думаю, даже не попал, но немец километрах на четырёхстах ломанул такой вираж, что глазам трудно поверить. Особенно когда у него отвалился изрядный кусок хвостового оперения, и лётчик выпрыгнул.

Записали на меня, я не сопротивлялся. В конце концов, кто его до смерти напугал? Другие пилоты тоже заявили о сбитых, но это сплошь погонщики «Ишаков». Наши бахвалились: нет в немецкой новинке ничего особого, расстреливается горит как обычно. Я предпочёл помалкивать. Это же абсолютно новая модель, сырая. Скорость куда больше, чем у поликарповских. Значит — у лётчика есть выбор, сражаться или уклониться. А если воевать, то с самой выгодной позиции. И узкий как гвоздь самолёт, худой, разгоняется в пикировании страшно, быстрее широколобиков воздушного охлаждения. Позже нам пришлось повыбрасывать самодельные бронеспинки и прочие утяжелители, чтобы хоть как‑то тягаться «Мессерами». Больше не увидел отваливающихся хвостов.

Советские авиационные специалисты, прибывшие одновременно со мной и чуть позже, к осени 1938 года покинули Испанию, я летал как последний из могикан. Начали разбегаться интербригадовцы. Из эскадрильи, что воевала над Эбро, первым написал рапорт американец Сэмюель Гершвин. Ничуть не смущаясь, он заявил: в связи с инфляцией сбивать немцев за 10 000 песет становится не выгодно. Ожидая реакции на свой рапорт, он устроил отвальную. С широкой душой, за год от испанцев и русских набрался.

Я спросил у него:

— Домой, в Штаты?

— Нет! Читал, китайское правительство набирает добровольцев на войну с японцами. Ставки раза в три выше.

— А потом к туркам воевать против болгар?

Сэм посмеялся.

— Война — не цель. Мне нужно отложить на ресторан в Иллинойсе.

На полученные песеты он скупал золото — ювелирные изделия и зубные коронки, плющил молотком и носил в мешочках за поясом. В устойчивость местной валюты уже никто не верит.

В ожидании увольнения он продолжил летать как порядочный человек и был сбит. Вернулся в эскадрилью глубоко несчастный.

— Сэм, ты ранен?

— Хуже! Сел на парашюте у анархистов, они меня обыскали и реквизировали золото в фонд республики. Представляешь? Считай — год летал зря!

Да, шесть сбитых немцев и итальянцев для него сами по себе ни малейшей ценности не представляют. Через неделю, имея за душой лишь месячный оклад, он убыл. Перед расставанием спросил:

— Не знаешь, в Китае есть русские добровольцы? С вами хорошо воевать на одной стороне.

— А против нас?

— Лучше не надо!

Мы посмеялись, но горько. От испанских республиканских ВВС практически ни черта не осталось. В октябре пришёл приказ об эвакуации последних советских специалистов, я запросился в прощальный вылет и получил под брюхо из зенитки.

Тянул сколько мог, вокруг кружилась пара «Чатос». Увы, подбитый самолёт за руки не поддержать, как перебравшего на радостях товарища. Я упал в предгорьях Съерра — Гвадаррама, вывалился с крыла в какую‑то щель, сверху полыхнуло. Когда выбрался, И-15 улетели. Не сомневаюсь, что при виде такой мастерской посадки военлёта Бутакова списали в погибшие. В третий раз.

Только через пару дней добрёл до жилья, промокший, продрогший и изголодавшийся. Старик Пуэбло, неуловимо похожий на крестьянина, напоившего вином нашу шестёрку по пути в замок под Сабаделем, приютил меня.

Хижина старого испанца стала и убежищем, и западнёй. Фронт недалеко, но вокруг территория франкистов. Да и мирное население поутратило симпатии к интребригадовцам, исчез благоговейный пиетет к пилотос русос. Конечно, испанцы понимают, что побывавшие в их стране иностранцы сражались храбро, многие погибли. Но от СССР ждали большего.

У Пуэбло нашёлся приёмник, настоящее сокровище и крайняя редкость для горцев. За неимением лучшего занятия я часами слушл радио, когда не помогал хозяину. В основном вещали станции Хунты, но ещё работал республиканский центр в Мадриде. И пусть во время войны обе стороны безбожно врут, нарисовалась довольно безрадостная картина.

Советских военных специалистов в Испании побывало пару — тройку тысяч, а германцев и итальянцев — сотни тысяч! Да, имелось какое‑то количество интербригад… Капля в море, тем более на стороне Франко тоже сражались иностранные добровольцы и наёмники. Подобное соотношение сохранялось в поставках военной техники. Удивительно, как скверно организованное и раздираемое внутренними противоречиями правительство смогло продержаться столь долго.

Ранние морозы и снегопады отрезали хижину Пуэбло и соседние дома от остального мира. Я с безысходностью понял, что накатывается перспектива зимовки в горах Съерра — Гвадаррама. А ночью меня посетил тот самый, из семнадцатой канцелярии шестого небесного уровня.

— Прохлаждаешься на курорте?

— Застрял.

Голос небожителя раздался прямо в черепной коробке. Я почувствовал ваняткин ужас — вдвоём привыкли, но втроём…

— Знаю. Нужно ускорить события.

— Рихтгофен — Мёльдерс?

— Да. Он не ограничился несколькими сбитыми как ты…

— Плюс на земле.

— Не перебивай. Получив твой сигнал, я принял меры. Больше к немцам никого из преисподней не подселят. Но двое — Мёльдерс и юный Хартманн — доставят неприятности. Первый вырабатывает новую тактику Люфтваффе. А ты?

— Вы не справедливы. Моя миссия сформулирована как нанесение ущерба нацистам, насколько это реально силами одного человека. Я в прошлой жизни — не лётчик, а мои военные навыки устарели ещё в первом столетии. Что смог, то сделал.

— Этого мало! Нужно больше! — повысил тон святоша, неожиданно напомнивший красных комиссаров. Им тоже всё время мало, и давай — давай больше на голом энтузиазме.

— Понимаю. Меня забросили к живым с определённой целью, приоритеты вдруг поменялись, никого больше не внедришь, потому что канал заблокирован из‑за случаев с Мёльдерсом и Хартманном. Тогда решили надавить, угрожая накинуть срок свыше двух тысяч лет, если не порадую подвигами Геракла. Молодцы!

— Очень зря думаешь, Марк, что твои столетия в структуре исполнения наказаний дали жизненный опыт, достаточный для разгадки наших мотивов. Всё гораздо сложнее и не так.