Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

Жан Бургундский, широко улыбнулся.

– Ну, что вы, что вы, королева, не волнуйтесь, никто не прискачет. Вот ваш Дюпюи… Не скажу, что живой и здоровый, но зато неподвижный…

И показал куда-то в сторону.

Там, из-за угла церквушки, двое солдат с красными крестами на груди, как раз вытаскивали тело убитого рыцаря. Он так и не сумел убежать, напоровшись сразу на два меча за дверью бокового придела…

– Слишком легкая смерть для него, – пробормотала королева.

Она была немного обескуражена встречей. Герцог Жан мог бы проявить побольше сердечности, всё-таки он спасал её из заточения, как рыцарь из какой-нибудь баллады. Но, когда на пороге церкви появилась Мари со своими перепуганными фрейлинами, а на лице коротышки, при виде её, проступило явное удовлетворение, Изабо вдруг осенила догадка!

Шагнув к Бургундцу и понизив голос до еле слышного шепота, она спросила:

– Скажи, Жан, если бы я была одна, ты бы стал меня спасать?

Не глядя на неё, герцог пожал плечами.

– Разумеется. Ты прекрасно знаешь, что нужна мне, как союзница, Изабо.

– Насколько я знаю, ты нашёл себе нового союзника за Ла-Маншем.

– Не себе, а нам, – поправил герцог. – Скоро Монмут развяжет новую кампанию, и в стороне уже никто не останется… Он, кстати, дал твёрдое согласие жениться на твоей дочери, так что пусть, вместе с ней, заберёт и всю Францию! Ты от смены короля ничего не потеряешь, зато получишь регентство до самой смерти своего Шарля, почёт и свободу. А ты ведь очень хотела получить свободу, не так ли, Ваше величество?

– Что же получишь ты?

– Суверенитет для Бургундии… Это моя свобода, Изабо. А ещё Париж, как компенсацию за два изгнания. Неплохая цена, да? Я с ней согласился. И ты тоже соглашайся. Война унесёт много мужчин, а ты стареешь… Прежней жизни больше не будет… Хочешь, принимай такую правду и оставайся со мной, не хочешь – путь до Тура свободен. Но принцессу Мари я забираю.

– Ты жесток…

– Я бесстрашен. И у меня есть цель. Быть моим союзником скоро станет очень выгодно, дорогая кузина. Так что, не прогадай. И в обмен на свою откровенность, я выполню любое твоё желание.

Изабо плотно запахнула плащ, словно только теперь почувствовала уличный холод. Её замёрзшие глаза ничего не выражали.

– Так что? – Спросил герцог. – Желания у твоего величества ещё остались?

Глядя ему в лицо, королева выговорила глухо и раздельно:

– Когда Париж станет твой, обещай, что не убьёшь Арманьяка сразу.

– Что ж, клянусь…

Жан Бургундский хотел было добавить, что это ему и самому по душе, тем обычным насмешливым тоном, которым он всегда говорил с Изабо наедине, но почему-то не смог. Её взгляд был теперь взглядом совсем другой женщины

– Теперь мы вместе? – спросил он, не узнавая собственного голоса.

Изабо кивнула.

Брезгливо подобрав край мехового плаща, она переступила через кровь под ногами и пошла навстречу дочери.

Теперь и навсегда она была сама по себе – германская принцесса Изабелла, которая теперь точно знала за что и как она погубит Францию.

Весна в Лотарингии выдалась ранняя, пышная и душистая, как будто природа пыталась внушить людям, хотя бы собственной красотой и нежностью, что жизнь может быть прекрасна сама по себе, без вражды и дележа земель. Миролюбиво гудящие пчёлы уже начали понемногу собирать дань с луговых цветов, бережно их облетая, не забирая лишнего и не вороша с бессмысленной жестокостью лепестки. Птичьи трели наполняли воздух радостным предвкушением и надеждой, если и не для людей, то, хотя бы, для своих собратьев. По собственным непреложным законам природа взывала к жизни, и всё живое, что летало, скакало и мягко кралось из мест своих зимовок, начало производить потомство, позабыв про охотников и крестьян из ближних деревень. И каждый тихий рассвет, после стрекочущей ночи, поднимался над этими благодатными землями робким предложением воссоединиться в мире.

Одним таким утром молодой человек, с лицом привлекательным не столько правильностью черт, сколько его разумным не по годам выражением, сидел на коне посреди просыпающегося благоуханного поля, и с улыбкой наблюдал за девочкой, стрелявшей из лука по самодельной мишени. Лицо девочки было сосредоточенно, глаза смотрели внимательно и остро, и стрелы, которые она посылала, уверенно впивались в ближний круг, отмечавший центр мишени, а две даже торчали, покачиваясь, в самой его сердцевине.

– Ты стала отлично стрелять, Жанна! – крикнул молодой человек. – Ещё немного, и я никому не посоветую с тобой состязаться.

Девочка повернула к нему довольное лицо, радостно помахала рукой и пошла выдергивать стрелы. Молодой человек тронул поводья.

– Может, попробуешь задание более трудное? – спросил он, подъезжая. – Видишь птицу на том дереве? Попади в неё.

Жанна на мгновение замерла. Её довольное лицо моментально переменилось.

– Я никогда не стану стрелять в живое! – сказала она, сердито выдергивая последнюю стрелу. – Всё, что дышит, создано Господом, и обрывать эти жизни, в любом случае, убийство. Тебе бы следовало знать это, Рене.

Молодой человек стыдливо потер кончик носа рукой в грубой кожаной перчатке.

– Я забыл, Жанна, прости… Но свою вину готов загладить. Хочешь, прямо сейчас поедем к оврагу?

Девочка даже присела.

– И мы сможем попрыгать?!

– Конечно.

– А мадемуазель Ализон?

– Мадемуазель Ализон разрешила.

Взвизгнув от восторга, Жанна ловко просунула плечо и голову под тетиву лука и, роняя стрелы, помчалась к своей лошадке, пасущейся неподалёку. Платье её раздувалось, словно парус. То и дело она возвращалась, подбирала стрелы и снова бежала, успевая ещё и радостно подскакивать по дороге.

– Отдай мне лук, он же будет тебе мешать! – прокричал, смеясь, Рене.

Но Жанна уже добежала до лошади и вскочила на неё, едва коснувшись ногой стремени. Ей теперь ничто не будет мешать! Ещё бы! Мадам Ализон, наконец, позволила, и сегодня она перелетит через вожделенный овраг, словно птица! Рене оставалось только махнуть рукой и пришпорить своего коня, чтобы окрыленная радостью Жанна не обогнала его и не вздумала прыгать самостоятельно.

С тех пор, как девочку научили ездить верхом, более любимого занятия для неё не было. Вот только овраг… Перескочить через него стало для Жанны каким-то рубежом, особого рода планкой, пролетев над которой можно было сказать: «Да, я другая!». И сказать с гордостью, потому что «другая» в данном случае подразумевалась, как «взрослая». Только, вот беда, мадемуазель Ализон Мэй, у которой в доме Жанна была кем-то вроде служанки-воспитанницы, и слышать не желала о прыжках через такое опасное место, как овраг! «Он глубокий, он широкий, он по весне слишком скользкий на краях, и я не хочу, чтобы ты упала и разбилась об острые камни на дне!», – твердила она всякий раз, когда девочка начинала спрашивать: «А можно мне…» И всякий раз, отпуская их с Рене на верховую прогулку, она брала с юноши честное слово, что к оврагу они не поедут.