Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

Скупо и, вроде бы без особых эмоций, Шарль сообщал Карлу Лотарингскому, что войска герцога Бургундского захватили Париж, беспрепятственно войдя в город через ворота, открытые предателями из числа горожан. Резня, которая началась после этого на улицах и в домах, не имела ничего общего с теми, якобы, благородными побуждениями, которыми Бургундец себя оправдывал. Его солдаты так яростно избавляли город от «арманьякской заразы», что под угрозой оказалась жизнь и самого дофина, которого рыцарь Дю Шастель вынес из Лувра, завернутого в одеяло, при посредничестве камергера короля Раймона де Виллара. Рыцарей и горожан, пытавшихся защищаться, либо резали без разбора, как свиней, прямо на улицах, либо выбрасывали из окон их домов под дубины радующейся разбою черни.

С помощью городских старшин дофину удалось скрыться в Бастилии и закрепиться там с несколькими верными людьми. Оттуда, со стен крепости, особенно хорошо было видно, что вторжение герцога Бургундского более всего напоминало военный захват, когда город отдаётся на разграбление и поругание. «Скорей всего, и сама Бастилия подвергнется осаде по всем правилам военного похода, – писал дофин, – но я не теряю надежды выбраться отсюда невредимым, и тогда возмездие не заставит себя ждать. Крики „Долой приспешников Арманьяка!“, которые звучат здесь повсюду, приравнены нами к государственной измене, поскольку наш венценосный отец всегда благоволил графу. А бунт черни, взбудораженной герцогом Бургундским, сродни тому, что случился в годы правления нашего прародителя, Божьей милостию короля Шарля Мудрого…»

Письмо это доставил падающий с ног гонец, который еле смог вырваться из бунтующего Парижа. Ехал он долго, кружным путем, поэтому значительно отстал от шпионов самого герцога Карла. В итоге, читая в письме дофина о разбоях в столице, его светлость уже знал, что безумный король, все равно что в плену у собственной жены и герцога Бургундского, граф Арманьякский брошен в тюрьму и, скорей всего, уже мертв, а самому Шарлю удалось благополучно бежать в Мелен.

Но в целом – и сообщения шпионов, и это письмо – составили довольно объёмную картину, которая позволила определить своё отношение к письму третьему…

Оно пришло последним, уже из захваченного Парижа. Листок, исписанный достаточно небрежно, чтобы не оставалось сомнений – писала сама королева. Лично! И предлагала она Карлу, ни больше, ни меньше, как должность коннетабля при своём новом дворе.

Приди это письмо в другое время и не с первыми двумя, герцог давно бы ответил отказом и думать забыл об этом, в принципе лестном, но лично для него, унизительном предложении. Однако, именно сухость тона более всего убеждала, что королева предлагала высокую должность с чужих слов. И единственным, кто мог ей такое посоветовать, был несомненно Жан Бургундский.

Вот поэтому-то, отослав секретаря уже более часа назад, герцог Карл сидел в своем нетопленном кабинете, размышляя и не отводя глаз от шнура с обломком королевской печати…

В дверь робко просочился слуга, которому велено было незамедлительно сообщить о прибытии Рене. На еле слышный шорох Карл сразу вскинул голову, выбравшись, наконец, из оцепенения.

– Что?!

– Господин Рене прибыл, ваша светлость.

– Хорошо. Зови сюда.

– Слушаюсь, ваша светлость.

Слуга исчез, а герцог поднялся из-за стола, разминая спину и поёживаясь.

От долгого сидения в нетопленном кабинете пробирала дрожь.

Нет, всё-таки, здесь чертовски холодно даже в начале лета!

Карл зябко передернул плечами, ругая себя за то, что опрометчиво не дал слугам растопить камин, а меховую накидку, которую все ещё носил из-за ломоты в пояснице, оставил в спальне. Но, кто же знал, что разбор почты займёт столько времени…

Карл резко взмахнул руками, словно рассекал воздух невидимым мечом, схватился за поясницу, и тут же одернул сам себя. Стареть и разваливаться из-за сырости ему рано! Надо собраться и подготовиться и, ни в коем случае, не упустить ни единого шанса из тех, что даровали эти письма!

Уж и так, как будто предчувствуя нечто важное, он поосторожничал – выслушав своих шпионов, не стал ничего говорить Рене о захвате Парижа. Хотел, чтобы сначала мадам Иоланда сама написала сыну, а уж он бы потом рассказал герцогу о планах Анжуйского семейства. Но судьба распорядилась куда торопливее герцогини, и теперь Карл и сам мог предложить действия, куда весомее любых других.

Он подошёл к окну. Какое великое обновление творится сейчас в природе! Солнце снаружи грело так притягательно, но сюда, в эту комнату, будто боялось заглянуть, поглаживая жаркими руками только края оконной ниши, да её каменное основание, которое углом спускалось внутрь. Хотелось положить ладони на прогретый камень и глубоко вдохнуть тёплый весенний воздух, чтобы впустить обновление и сюда…

«Надо бы приказать, чтобы заменили ткань на стенах, – подумалось Карлу. – Патриотичный голубой с серебром слишком холодит. Пусть набьют что-нибудь тёплое, охристое с золотом, как у девочек в комнатах…»

Да.., девочки…

Пожалуй, Изабелла будет рада выйти за Рене. Да и мальчик её общества не избегает… Интересно, знает ли он уже о предложении де Бара? Наверняка знает. Ведь даже для герцога оно большой неожиданностью не стало…

С месяц назад епископ из Сен-Флур, ехавший по делам в Сарбур, остановился у Карла в замке и, беседуя о том, о сём, вскользь намекнул о возможном отречении епископа Лангрского от наследственных прав на герцогство в пользу среднего сына покойного герцога Анжуйского. Намёк был мимолетный и довольно тонкий, но уж что-что, а подобные вещи герцог Карл понимал с полуслова. Поэтому, проводив говорливого епископа и хорошенько подумав, он первым делом решил замять процесс между Луи де Баром и его бывшим соратником фон Юлихом, который сам же и спровоцировал из-за давней вражды с де Барами. Через подставных лиц, надавил на фон Юлиха, заставив последнего, уже не так рьяно, отстаивать в суде свои наследственные права, и тяжба, грозившая затянуться на годы, фактически завершилась.

Но, если Буржского епископа посвятили в подобные замыслы, то почему же самого Карла так долго держали в неведении? «Надо будет поинтересоваться», – подумал он. «А ещё узнать, что его светлость герцог де Бар попросил у герцогини взамен, потому что вряд ли этот хитрый лис станет утруждать себя такой неслыханной щедростью из одной только любви к родне…»

Карл невольно усмехнулся. В приватных беседах ему нередко приходилось называть де Бара, вместо «святейшества», «хитрейшеством», и теперь, хоть он мог никогда этого не узнать, всё же ужасно интересовало – перехитрил ли дядюшка племянницу, или наоборот…