Олег Северюхин - Закройте глаза Истине

Закусив посолиднее и немного отмякнув, Миша налил по полстакана, встал и сказал:

– А это за нашу Победу!

Мы чокнулись и выпили.

– Миш, а до праздника Победы еще полгода, – сказал я, – чего-то мы рановато стали готовиться к нему.

– Ээх, корешок ты мой, – Миша был не тот не то, каким я его знал. Передо мной сидел подвыпивший солдат запаса, который пил с гражданским лицом, увильнувшим от службы. – Как же мы себя не любим. Мы не любим никого и ничего, поэтому и себя и свои ценности не любим и не ценим. Давай еще выпьем.

Мы налили по полстакана конька и еще выпили.

Немного посидев и закурив, Миша спросил:

– Догадаешься, где я был?

– На той войне? – кивнул я головой.

– На той, – сказал мой товарищ, – добровольцем пошел. В 43-м году. Сначала бойцом был, потом заменил командира отделения, потом взял командование взводом на себя. За месяц стал младшим лейтенантом. Потом комиссара на хер послал и загремел в штрафбат.

– С уголовниками вместе? – я приподнял брови от удивления.

– С какими уголовниками? – презрительно спросил Миша. – В штрафбатах были только офицеры. И срок наказания был определенным – девяносто суток, три месяца. Выживешь – судимость снимается и в строй с чистой совестью. Не выжил – значит, искупил вину. Ранен – кровью смыл. Получил награду – тоже искупил.

– Ты, видать, орден получил? – усмехнулся я, намекая, что Миша живой и не раненый.

– Получил, да только я от него отказался, – сказал Миша, держа дорогую сигарету как цигарку с самосадом.

– С чего бы это ты ордена отказался? – не поверил я.

– Как ты не понимаешь, – укорил меня сосед, – в штрафбате все рядовые, значит, и орден солдатский. Орден Славы. А таким орденом офицеров не награждают, кроме младших лейтенантов авиации. Если офицер получил солдатский орден, то значит, что он был в штрафбате. А для чего мне это афишировать? Вот я и отказался от ордена.

– Ну, – говорят мне, – не хочешь орден и не надо, тяни дальше штрафбатовскую лямку.

Я им говорю:

– Замените мне орден на медаль.

А они смеются:

– Не положено ордена на медали менять. Этак получится, что ордена на вес медалей менять будут. За орден Отечественной войны две медали «За боевые заслуги»?

– Миш, а ты фильм «Штрафбат» смотрел? – спросил я.

– Смотрел. Так вот, когда в штрафбат попал, то так и думал, что там все как в фильме, – сказал Миша. – Вранье все в этом фильме. Все не так. Сволочей везде много, а вот уж как привыкли обо всем говорить неправду, так и продолжаем говорить.

Вот, недавно у нас парнишку поймали, лет тринадцати-четырнадцати, такой белобрысый, ему бы пионерский галстук на шею и картинку с него писать, а он про какую-то демократию говорит, коммунизм нехорошим словом поминает как геббельсовский агитатор. Его, конечно, за ухо, а он одному из наших, бывшему капитану из войсковой разведки финку в живот и бежать. И я тут в запале снайпернул, прямо в затылок попал.

Обыскали убитого, а у него в вещмешке куски угля, а в них взрывчатка с часовым механизмом, пистолет ТТ с запасом патронов и в одежде «шелковка» с надписью на немецком языке. Нам потом лейтенант из «СМЕРШа» рассказал, то немцы готовили диверсантов из воспитанников детских домов, которые эвакуировать не успели.

– В детдомах, – говорит лейтенант, – много было детей врагов народа, так сказать, членов семей изменников родины. Раньше элитой были, а потом в бедность попали, вот и затаили злобу на советскую власть. Я так думаю, немцы к ним с лаской подошли, показали, как немецкие дети живут вот и получили себе союзников. А если бы немцы сразу к русским относились по-нормальному, то войну мы бы проиграли вчистую, а так немцы проиграли ее в тот день, когда начали «Барбароссу» планировать.

Миша задумался, а потом встрепенулся и разлил остатки коньяка по стаканам.

– За жизнь. За хорошую жизнь, – предложил он и мы выпили. – Ладно, на сегодня хватит, пойду я, буду отходить от той жизни. Ты знаешь, что такое настоящий страх? Не знаешь. Послали нас за языком и уж на что я неробкого десятка, а вот непроизвольно штаны обмочил, когда рядом с нами немецкий часовой из ракетницы выстрелил. Бояться не зазорно, страх со временем проходит да вот только он снова начинает выходить уже после войны. Смотришь, герой, орденоносец, а мелкой дрожью дрожит перед уркаганом. А все потому, что государство, которое он кровью своей защищал, горой стоит за этого урку, а орденоносца с удовольствием в тюрьму отправит, чтобы, значит, воровские законы не нарушал, потому что урканы, пришедшие к власти, и писали эти законы. Есть закон о необходимой обороне, а почему нет закона о нападении на гражданина? Нападение получается законным, а защита от нападения незаконна и не дай Бог на налетчике царапину поставить. Не поглядят на заслуги, затопчут и на строгий режим посадят. А защита от правоохранителей, слившихся с криминалом, вообще не предусмотрена. И все это пошло с 1917 года, когда партия гегемонов выгоняла людей из домов и квартир и превращала удобства в неудобства. И сейчас никто не смеет тронуть то, что придумано Лениным и его присными.

– Ты чего такой агрессивный? – спросил я у соседа.

– Понимаешь, попал не туда, куда планировал, – сказал Миша, – и что еще бесит – фронт был за Москвой, а вся остальная Россия либо из сил выбивалась, обеспечивая фронт, либо жила в свое удовольствие, безразлично слушая сводки Совинформбюро. И результаты победы пожнут они, вернее, пожали эти крестьянские и рабочие аристократы, вельможи в первом поколении, а не те, кто эту победу выстрадал.

– А в 2024 году тебе не приходилось бывать? – спросил я Мишу.

– Проезжал мимо и смотрел со стороны как из окна вагона, – ответил он. – В Москве видел что-то огромное и блестящее, чуть ли не до облаков. И все небоскребы, и небоскребы, как памятники на могилах. Зловеще выглядит Москва, а вокруг железной дороги такая же разруха, как и сейчас. Везде разбросанные бревна и шпалы, вывороченные с корнем деревья, остовы машин и огромные колеса от сельскохозяйственной техники. Все как-то нехорошо, как будто война в нашей стране не заканчивалась ни на минуту. И чем дальше, тем хуже. Нехорошая судьба выпала нашему народу. Ладно, потом поговорим, – он махнул рукой и вышел.

Разговор с Мишей не улучшил моего настроения. Те, кто стоит над нами, озабочены тем, что будет через два десятка лет, чтобы определить, вмешиваться им в ход внутренней политики или оставить все так, как есть, потому что наибольшего благоприятствования денежным мешкам больше не будет. Придется делиться. С государством, которое отдало им природные богатства в бесконтрольное управление. С народом, трудящимся на них за копейки, имея такие же права на природные богатства, как и олигархи. Нужно будет обеляться перед Западом, который скоро полностью перекроет каналы поступления, по их мнению, преступных денег, с помощью которых русские будут пытаться перекупить гиганты западной индустрии и качать деньги в эту страшную и загадочную Россию, заселенную разбойниками, проникшими во все сферы общественной и экономической жизни страны.