Андрей Марченко - Милитариум. Мир на грани (сборник)

Он досадливо фыркнул, и мы уселись на ставшее уже привычным место в Георгиевском зале.

– Что здесь делает эта женщина? – надменно кивнув в сторону Клариссы, осведомился Михаил Назарьевич. – Я видел ее здесь и вчера.

– Моя протеже, – небрежно ответил я. – В свободное от дежурства время обучается ремеслу. Вы имеете что-то против?

Хранитель с минуту молчал.

– Вы всё же отвратительное существо, сударь, – сказал он наконец. – Взгляните: молодая, красивая женщина. Занималась богоугодным делом, у нее была возможность спасти свою бессмертную душу. До тех пор, пока не явились вы. Как же…

– Ближе к делу, – оборвал я. – Не лезьте, куда вам не следует.

Хранитель крякнул, молча стасовал колоду и дал мне подснять.

– Казак Онищенко, – объявил он. – Пять партий в баккара.

Я легко выиграл все пять. Вслед за ними с той же легкостью заполучил еще двух казаков и вахмистра.

– Достаточно? – с издевкой спросил я. – Вы явно сегодня не в форме. Впрочем, мы можем сменить игру. Как насчет партии в белот?

Хранитель посмотрел мне в глаза.

– Идет, – выдохнул он. – Сдавайте.

– Я не ослышался? – изумился я. – Вы согласны сыграть в белот? На кого же?

– На всех.

– В каком смысле? – оторопел я. – Что значит «на всех»?

Белесые крылья за спиной Хранителя трепыхнулись.

– Это значит – на всех разом. Вы надоели мне, господин чертов служка. Смертельно надоели. Вы, такие, как вы, и эта работа. Давайте покончим с этим. Вы будете играть?

– Конечно, – я наскоро, пока он не передумал, перетасовал колоду. – Извольте подснять.

Я набрал девятьсот шестьдесят очков, когда у него не было еще и шестисот.

– Не желаете сдаться? – предложил я.

– Да подите вы!..

– К черту? – вкрадчиво уточнил я. – С удовольствием.

Я раздал, сбросив себе из-под низа терц от туза треф и открыв семерку треф козырем. Хранитель спасовал, и я раздал прикуп.

– Терц, – объявил я и вышел червовым тузом. – Терц от козырного туза, бела, во взятке партия.

Хранитель секунду помедлил.

– Не проходит! – прогремел он и побил моего туза козырной восьмеркой. – Белот валет козырь, ренонс червей и каре валетов сбоку.

В ошеломлении я застыл. Он предъявил комбинацию, сгреб мои карты и сложил очки. Счет сравнялся.

– Как получилось, что вы пасовали на трефу? – выдохнул я.

Хранитель хмыкнул.

– Не ваше дело, – презрительно проговорил он. – Это вы играете в белот чертовски хорошо, а я как бог на душу положит. Тасуйте.

Усилием воли я справился с ошеломлением и принялся тасовать. Три туза один за другим скользнули под манжет.

– Срежьте, сударь.

Он подснял, и я раздал по шесть карт. Козырем выпала бубна.

– Пас, – объявил Хранитель.

– Играю!

Я раздал прикуп. Тузы из-под манжета перекочевали в ладонь. Я мельком взглянул на свои карты. Старший козырь, две старшие боковые масти и одинокая семерка треф. Выиграть Хранитель мог только чудом.

С полминуты он думал. Затем окинул меня изучающим взглядом и усмехнулся.

– Вы сдали мне одни фоски, – сказал он. – Мне не с чего ходить. Но у меня на руках каре дам.

Он рывком перевернул карты рубашками вниз. Я замер – четыре дамы скалились мне в лицо. Я бил три из них. Но не трефовую. Ходом с дамы треф он выигрывал партию. Любой другой его ход давал победу мне.

– Ну что, любезный Валерьян Валерьянович, – проговорил Хранитель насмешливо. – Дело в даме, не так ли? Весь вопрос – в какой! Хотите пари, что я наверняка угадаю?

И тут до меня дошло. Я резко обернулся. Кларисса Андреевна, княгиня Ромодановская, скрестив на груди руки, стояла у меня за спиной. Я понял.

– Ход дама треф, – небрежно обронил Хранитель. – Партия!

Я медленно, в три приема, поднялся.

– С-сука, – просипел я. – Глупая блудливая сука. Так ты, оказывается, была в сговоре с этим снобом. С самого начала, с самого первого дня водила меня за нос, не так ли? Семафорила ему у меня за спиной. Ты хотя бы понимаешь, что с тобой теперь будет?

Она не ответила. Только лишь побледнела. Высокая грудь, которой я любовался в сестринской келье, вздымалась под красным, будь он проклят, крестом.

– Зачем? – с горечью спросил я. – Зачем ты это сделала? Думаешь, этот святоша, – я кивнул на Хранителя, – тебя вытащит? Ошибаешься. Душу можно продать всего лишь раз. Обратно ее не выкупишь. Знаешь, что это такое – вечно гореть в аду?

Княгиня кивнула.

– Наслышана, – едва уловимым шепотом проговорила она.

– Так зачем? Кто тебе эти три сотни убогих калек?

Она внезапно улыбнулась – по-чертовски, задорно, отчаянно и лукаво.

– Да никто, – бросила она, словно речь шла о пустяках. – Вам, сударь, этого не понять.

Сизым июньским вечером, когда серые облака уже укутали солнце, я поднялся на крыльцо и позвонил в дверь. Я подумал, как чудно может быть то, что люди ждут меня, но сами еще не знают об этом. Мысль эта даже раззадорила меня. Я стоял на пороге дома, где раньше не бывал, я должен был встретиться с людьми, о которых ничего совсем не знал, и я собирался продать им то, чего они так хотели купить. Другие, впрочем, поэтому могли бы назвать меня коммивояжером. Что ж, буду им. Другие еще не раз придумают, как меня назвать…

Дверь открыл худой и седой лакей. Он посмотрел на меня невозмутимо и несколько строго, спросил, кто я и как меня представить. Похлопав старика по плечу, я ответил, что меня давно уже ждут, и, узнав, что господин у себя в кабинете, я тотчас же поднялся по лестнице. Я прошел мимо безобразных и некрасивых портретов – то, вероятно, были предки хозяина дома. И вполне возможно, что они жили в этом унылом месте.

– Добро вече! [7] – сказал я с порога и без приглашения вошел в кабинет.

Плотный и усатый мужчина, сняв пенсне и отведя взгляд от газеты, уставился на меня. Он сидел на самом краешке кожаного коричневого кресла так, как если бы стеснялся занять его всё даже в собственном доме. Мужчина привстал и уже собирался мне что-то сказать, но я немедленно протянул ему руку и, заслышав у двери шарканье лакея, сразу же перешел к делу.

Не получив в ответ рукопожатия, я показал мужчине браунинг. Черный, красивый, блестящий браунинг.

Резким жестом мужчина выставил вошедшего слугу за дверь, затем недоверчиво посмотрел на меня. Он покраснел. Вспотел. Его русые жесткие усы нервно шевелились. Он бросил взгляд на пистолет, потом, заалев еще больше, – на меня. Мужчина предложил мне сесть и спросил совсем машинально, как любого незнакомого человека, мое имя и откуда я.

Я не ответил. Лишь перевесил с левой руки на правую самшитовую трость, – то был мой первый и изумительно удачный вклад в свой деловой image [8]. Более того, я сделал вид, что не заметил, как он по-детски восторженно смотрел на браунинг, так и не решившись еще взять его из моей руки, – и я с любопытством принялся рассматривать комнату. Зеленые обои в темно-зеленую полоску, дубовый стол, на нем – неяркая лампа. По углам комнаты, как туман, ютился сумрак. Но он всё больше смелел и разливался по полу, преданно лаская мои ступни.