Олег Измеров - Ревизор Империи

— Как это не захочет? — Фрося даже приподнялась на локте и едва успела подхватить простыню; в блеклом свете лунного прожектора на мгновение дразнящее мелькнула крепкая, округлая выпуклость ее фигуры. — Это значит, человек откололся, товарищей своих предал. Такой человек враг трудящихся.

— Ясненько. И что вы будете с ними делать? А также с дворянами, попами, чиновниками, банкирами, со всеми, кто эти новые законы не примет, и будет зубами грызть?

— А с такими будут решать кровью.

— А как же бескровная революция?

— Да вы не поняли! Таким будут переливать кровь сознательных рабочих.

— И это их исправит?

— Да! Так ученые открыли. И род людской через это окрепнет и оздоровится. Видели яблоню — дичок? Ни вкуса, ни плода. А с питомника яблонька как на подбор, всех урожаем наградит. Так и человек.

— Я не врач, и спорить не буду, — подумав, ответил Виктор. — Я за то, чтобы все учились. Но в принципе‑то те, кто не хотят быть учеными, чем они мешают? Есть много работ, где образования не надо. Улицы мести, тарелки мыть в этих… в трактирах, или чего там принеси — подай. Они ж то же понадобятся. Ну, зарплату им приличную дать, соцпакет, то — есть бесплатную медицину, пенсию…

— Пережитки буржуйского общества, — убежденно ответила Фрося. — При социализме дворников и судомоек не будет, их машины заменят. Вон в Москве на стройке американский кран на электричестве поставили и козоносы не нужны. Вместо водовозов и золотарей будет водопровод и канализация. А при социализме местов для необразованных не должно быть. Они умным завидовать станут, и пойдет опять вражда и подлости друг другу. И видя такой раздел, буржуи социализм порушат и снова сядут нам на шею…

Что было дальше, Виктор уже не слышал — он провалился в сон, прекрасный, волшебный сон о нашей родной реальности. Будто он едет в троллейбусе "десятке" вдоль аэропорта в Бежицу, а перед ним сидят пацанчик лет тринадцати в бейсболке и его отец. И отец показывает на забор из профнастила за окном и говорит:

— А вот здесь построят новый торгово — развлекательный центр.

А пацан ему отвечает.

— У нас уже весь Брянск в этих торгово — развлекательных центрах. Хоть бы завод построили!

Фрося ушла утром, часа, наверное, в четыре — только светать начало. Виктор проснулся, когда уже тихо закрылась дверь. Из вещей ничего не пропало.

"Значит, действительно политическая. А меня приняла за вора."

— И что вы стоите в дверях, заходите, будьте как у себе дома! Сейчас вас будут потрясающе побрить, постричь и сбрызнуть вежеталем. Молодые девушки будут без ума или я верну деньги обратно.

"Генри Хиггинс удавится", подумал Виктор. Парикмахер оказался молодым человеком, лет под двадцать, маленьким, с чаплиновскими кудрявыми волосами и, скажем так, очень неполиткорректными усиками над верхней губой.

Секунду назад Виктор ошарашено смотрел на эти усики на жестяной вывеске с огромными, издали бросающимися в глаза буквами, из которых складывалась фраза "Парикмахер А. Гитлер." На конце обоих слов был замазан твердый знак.

— В кресло попрошу, не бойтесь, я же не зубной врач! Или вас смущает, что я из семьи сапожника? — вопрошал мастер, быстро взбивая помазком в стаканчике мыльную пену.

— Нисколько… — пробормотал Виктор, усаживаясь перед старым зеркалом в деревянной раме, — меня пока только побрить. Я спешу.

— Айн момент! Воля ваша, побреем стремительно, идеально, без единого пореза.

— Нет — нет, можете не торопиться, главное, чтобы без порезов.

— Как пожелаете. Некоторых, знаете, смущает, что мой папа был сапожник. Простой бедный сапожник, когда не было заказов, у нас не было хлеба. И вот однажды папа сказал мне. "Адик!" — сказал он мне. "Адик, запомни мои слова, когда ты вырастешь, все мастеровые будут брить бороды и делать модельные стрижки. И я отдаю тебя в мальчики к парикмахеру". И он отдал меня в мальчики к парикмахеру…

— Простите, а как вас зовут?

— Адам, — ответил парикмахер с ударением на первом слоге. — А что?

— Ничего, все в порядке.

— Тогда попрошу, пожалуйста, минуту посидеть спокойно…

От простыни пахло горячим утюгом, и это на секунду отвлекло Виктора от неизменных запахов, впитавшихся в стены заведения. оклеенные по штукатурке палевыми, в пестрый японский цветочек, обоями, уже кое — где отставшими. Обоняние улавливало амбре горячего волоса, закручиваемого щипцами, адской смеси разных одеколонов и еще чего‑то кисловатого и непонятного. Бритвы и другие инструменты мастер держал в стакане с формалином, и это успокаивало.

— Уважаемый господин, верно, собирается устраиваться на службу? Нет — нет, не отвечайте, вы дернете подбородком. Просто некоторые думают, что мужская прическа — личное дело мужчины. Они даже не знают, как заблуждаются. И если вы не против потратить каких‑то несколько минут, любой столоначальник, любой владелец заведения будет иметь за большое счастье платить вам жалование….

Все, пошел глумить голову, подумал Виктор. Совсем как в нынешней рыночной экономике, где производство уже давно не удовлетворяет потребности покупателей — оно их изобретает, а потом доказывает покупателям, что без этого они жить не могут. Главное, чтобы человек периодически вспоминал, что его волосы сухие и ломкие, лицо в прыщах, друзья в фейсбуке, а без чудодейственных бифидобактерий его желудок не усвоит пищу.

— Спросите меня, хочу ли я быть банкиром или заводчиком? И я отвечу: нет. Теперь в России стоит завести хотя бы какое крупное дело, как завтра к тебе придут комиссары. Нет, ну до парикмахеров пока не добрались. Но, говорят, есть планы, что в случае войны комиссары придут и к парикмахерам, и к сапожникам, и в каждую лавку, уже не говоря о всеобщей трудовой повинности…

"Комиссары? Какие, к черту, комиссары? Хотя, если у них местные власти называют "Совет", то почему бы не быть каким‑то комиссарам? Вспоминаем, вспоминаем историю, скорее вспоминаем… Вроде как при Петре Великом комиссары управляли казенными заводами… да… ну, тогда логично, над бизнесом ставят каких‑то чиновников и они тоже комиссары…"

Виктор осторожно проглотил слюну, пока мастер стряхивал с бритвы мыльную пену со срезанной щетиной.

"Так это чего у них, фюрер — принцип? Гы… Бреюсь у Гитлера, ДНД со свастикой ходит, на деньгах свастика, теперь еще и в экономике тоталитаризм… ни фига себе альтернативочка… да, этак, блин, скоро до концлагерей дойдет. Это они просто не раскачались, либеральничают."

— А, может, все‑таки, освежить? Понимаете, кожа после бритья…

— Да — да, не роскошь, а гигиена. Давайте в другой раз.

Вчерашнее богоугодное действо обошлось Виктору в шесть рублей, и он плохо представлял себе, какие траты ему еще предстоят. Было ясно одно: деньги в этой реальности уходят так же быстро, как и приходят.