Геннадий Прашкевич - Тайный брат (сборник)

Ганелон напрягся.

Амансульта испугалась?

Чего она могла испугаться? До какой истины она дошла?

Как истина может испугать честного и уверенного в себе человека?

Вот старик Сиф обманул Ганелона. Это так. Это случилось. Старик Сиф выслушивал требования и угрозы, а сам подбрасывал в кипящий горшок сухую траву, пары которой вызывают странные видения и упадок здоровья. Старик Сиф не хотел, чтобы я ушел из подвала со старинной книгой в руках.

Ганелон вспомнил двуликого человека, изображенного на одной из многих страниц книги. Как его называли? Ну да, большой герметический Андрогин, попирающий материю, чреватую четырьмя элементами космоустроения. Ганелон хорошо запомнил это определение и сейчас усмехнулся про себя: разве не отвергает подобное знание простых человеческих радостей? И подумал: я все-таки нашел одну из тайных книг Торквата, я держал ее в руках. Теперь Амансульта и старик Сиф, прозванный Истязателем, конечно, убьют меня. Странно, но это успокоило Ганелона, и он вновь обратился в слух.

– Я считала, что апостолик строг, что он всегда облачен в парчу, шитую золотыми крестиками, что всегда на его голове тиара. Я считала, что он всегда безмерно строг, ведь судила о нем только по его известным поступкам и буллам. Помнишь, как однажды в Риме появилось много сицилийцев и северян с выколотыми глазами и отрезанными ушами? Этих людей приказал согнать в Рим папа, чтобы все римляне убедились, что германцы, не желающие признавать себя вассалами папы, жестоки и бесчеловечны. Пригнав несчастных сицилийцев и северян, он всех убедил в жестокости германцев, но я не уверена, Сиф, я смущена, я боюсь, что отнюдь не все и даже не многие из этих слепцов с отрезанными ушами стали слепцами по вине германцев. Но сам папа прост. Он задумчив, он внимателен и прост. Он носит простое облачение, прислушивается к разумным голосам и называет себя ничтожнейшим из ничтожных.

– Он из семьи благородного графа ди Сеньи, – задумчиво добавила Амансульта. – Его родовое имя граф Лотарио ди Сеньи. Приняв высокий сан, великий понтифик принял другое имя. Теперь его зовут – Иннокентий. Иначе – Невинный. Но сам великий понтифик не выглядит невинным, Сиф. У него горбатый нос, выпуклые щеки с легким румянцем и кудрявая борода. Он молод, Сиф. Это меня пугает.

– Пугает? – удивился старик.

– Да.

– Но почему?

– Да потому, что он думает о мире. Сразу обо всем мире. Это обычное свойство молодости. Он думает обо всем мире. Он думает о нем как о своем. Он говорит со мной, а сам в это время думает о мире, я это сразу почувствовала. Он как бы внушает тебе надежду, но делать он будет только то, что найдет нужным. Он показался мне всевидящим, Сиф.

– Он мог бы тебе помочь…

– Раньше я тоже так думала, теперь не знаю, – покачала головой Амансульта. – Он осторожен. Он трезв. У него светлые, блестящие, как стекло, и очень внимательные глаза. Говорят, в Болонье и в Париже он превосходил в познаниях всех своих сверстников. Он смутил меня, Сиф.

– Как ты с ним встретилась?

– Я говорила тебе, сперва меня заперли в келье. Я говорила тебе, что там не было ничего, кроме лампадки под распятием, а где-то рядом пищали крысы. Грех так поступать, сказала я нунцию, когда он пришел меня проведать. Грех так поступать, сказала я ему, ведь рано или поздно я встречусь с папой. Нунций ответил мне со значением. То, что ты хочешь сказать папе, сказал он, ты можешь сказать мне. Остиарий тоже нехорошо глядел на меня через плечо нунция, а рядом еще стоял рослый ключник. Их было трое, но, по-моему, они боялись меня. Я сказала им: то, что я хочу сказать, я скажу только папе. Нунций возразил. Подумай хорошенько, возразил он мне, зачем тебе спорить? Здесь, в этой келье, даже кричать нельзя, все равно никто не услышит. Так что подумай хорошенько. И если надумаешь, постучи рукой в дверь. А папа, добавил он, тебя все равно не примет. У тебя плохая слава, это всем известно, добавил он, а твой богохульник-отец погряз в преступлениях, это тоже всем известно. Сказав это, папский нунций снова запер меня в тесной келье, и я стала думать, как мне правильнее говорить с папой. Не знаю почему, Сиф, я была уверена, что все равно встречусь с римским апостоликом. Я решила, что скажу римскому апостолику так: вы видели золото, которое я послала вам, Ваше священство. Это очень чистое золото. Более чистое золото трудно себе представить. Святая римская церковь имеет право каждый год получать много такого чистого золота. А еще Святая римская церковь имеет право на знания, которые в течение необыкновенно долгих лет были заключены в некий подземный тайник. Эти знания пока разрознены и разбросаны по отдельным книгам и даже по еле различным спискам, но их можно свести в одну систему. Я даже знаю, кто это может сделать. Я так сразу и решила, Сиф: наместник Бога на земле достоин самых великих дел, потому он и наместник, что же касается игры в бисер, то пусть ею займутся магистры. Я не боялась, что нунций помешает мне встретиться с великим понтификом. Так и оказалось. Через несколько дней в Латеранский дворец вернулся кардинал Данетти, и я была выпущена из кельи.

– Ты все же неосторожна, – скрипуче, но с некоторой заботой в голосе укорил Амансульту старик. – Не забывай, что в прецептории на тебя лежит много доносов, а на улицах увязываются странные нищие. Вот и сейчас на полу лежит человек, который пришел к нам не просто так, а с кинжалом в руке. Не забывай, что бы его ни привело к нам, в некотором смысле он приходил сюда за тобой…»

«…на фоне стрельчатого окна, забранного чудесным мозаичным стеклом, нежно смягчающим свет, падающий в залу. Кардинал Данетти, пятясь, покинул комнату. С некоторой растерянностью Амансульта вдруг поняла, что находится не в рабочем кабинете, и с той же растерянностью опустила глаза: светлобородый человек у окна, смиренно присевший на низенькую скамеечку, несомненно, был папа, великий понтифик, апостолик римский. Правда, на нем была простая сутана, а монсеньоры и камерарии, как это полагается при официальных встречах, сейчас отсутствовали. Но так и должно быть, успокоила себя Амансульта. Кардинал Данетти обещал устроить как бы случайную встречу, другой просто не могло случиться.

Папа, неподвижный доселе, тоже поднял голову.

Она хороша, подумал он с некоторой затаенной печалью.

О дочери неистового барона Теодульфа рассказывали всякое, но никто не сказал неправды об ее внешности. Она хороша. Походка легка, глаза светлы, она привлекает внимание. Возможно, она еще не грешна – в том смысле. Но все в ней греховно.

Черты Амансульты совершенны, подумал папа, ощущая какую-то сложную и непонятную тревогу. У нее ясные глаза, это характерно для всех Торкватов. Ее отец, великий грешник и богохульник барон Теодульф, говорят, загубил жену и не раз поднимал руку на священнослужителей, но при этом дважды сам становился на стезю святого гроба и совершал подвиги. Говорят, барон-богохульник Теодульф груб и несовершенен, а вот каждая черта его дочери совершенна.