Геннадий Прашкевич - Тайный брат (сборник)

Уже три года Ганелон тщательно занимается рукописями монаха Викентия из Барре.

Специальные люди, о которых монах Викентий не догадывается, тайно, но тщательно переписывают все его тексты и доставляют брату Ганелону в Дом бессребреников. А брат Одо оберегает покой Ганелона. Он не устает ему повторять: ищи книги Торквата. Он не устает повторять: ищи следы старинных книг, научающих грешников создавать золото из глины, костей, даже из сточных вод.

«Для того, чтобы достичь глубин познания, не всегда следует искать тайных проходов. Иногда достаточно поднять уровень вод». Так говорила Амансульта. И она не смогла использовать найденные чудесные знания для своего спасения. Одна эпоха сменяет другую, человек совершенствуется, но ход времени ему неподвластен. Одна эпоха сменяет другую, но никогда никакая новая эпоха не повторяет предыдущей. Каждая новая эпоха противоположна предыдущей по своему духу. Век золотой – век железный. Подъем Рима и упадок Рима. Дух возвышен, потом падение в бездну. Как правильно истолковать вечный круг, завораживающий слабые умы?

Брат Одо предполагал: может быть, там, на краю событий…

Ганелон возражал: но истинное время везде течет медленно…

Брат Одо возражал: да, истинное время везде течет медленно, но грешные идеи сражают неподготовленную душу стремительнее, чем стальной кинжал…

А еще говорил брат Одо: созерцательный человек – это опасный человек. Созерцательный человек опаснее человека дела. Последнего можно сокрушить словом или кинжалом, а первый точит и точит, как червь, в тиши бесчисленных монастырских библиотек. Такой человек, тихий и незаметный, ходит рядом. Так же тихо и незаметно он заражает нас ядом богопротивных мыслей, колеблет мир, нарушает равновесие. Он утверждает, гордыней объятый, что все якобы повторяется. Пусть уже на иных кругах, но повторяется. Он говорит: приходит момент, когда Солнце и планеты принимают такое положение, какое они уже имели когда-то, и тогда опять все повторяется. Новый великий понтифик предает анафеме нового еретика черного барона Теодульфа, новый граф Болдуин Фландрский становится новым императором Константинополя, новый дож Венеции заново разделяет мир, присоединяя Ионические острова, Крит и Эвбею, а новые паломники вновь берут Зару и Константинополь, а новый маршал Шампанский вешает на воротах взятого штурмом города городов многочисленных мародеров, каждому нацепив на шею золотой экю, а некая новая, как бы и не исчезавшая Амансульта, прозванная Кастеллозой, вновь и вновь тщится открыть тайники Торквата.

Ганелон обернулся к распятию. Как укреплюсь в вере, если буду знать, что в мире ничто не вечно и даже Святая римская церковь может явиться из ничего и кануть в ничто? Думать так – значит допускать мысль, что где-то там, на краю каких-то неведомых чудесных событий, там, где варвары опять завоюют Рим, там, где Рим опять и опять стряхнет со своего каменного загривка варваров, он, тайный брат Ганелон, преданный Богу и братьям, вновь и вновь будет срывать тонкую, будто сплетенную из невидимых паутинок шелковую ночную рубашку с серебрящихся обнаженных плеч девицы Амансульты, прозванной Кастеллоза, перивлепт, восхитительной, и вновь и вновь заносить над нею кинжал, прозванный милосердником…

Дева Мария, полная благодати, укрепи!

Монах Викентий из Барре много говорит о материи.

Может, это и есть некая ссылка на тайные знания Торквата?

О какой, собственно, материи говорит монах Викентий? Не о ткани же, не о древесине, не о металле, из которого куются мечи и подковы. Что находится там, куда не дано заглянуть смертному? Можно ли предугадать то, что нигде и никем не начертано? «Бог для нас – Бог во спасение; во власти Господа Вседержителя врата смерти».

И видели шествие твое, святый Боже, шествие Бога моего, царя моего во святыне.

И впереди шли поющие, а позади игравшие на орудиях, а в середине девы с тимпанами: «В собраниях благословите Бога Господа, вы – от семени Израилева!» Там Вениамин младший, князь их; князья Иудины, владыки их; князья Завулоновы, князья Неффалимовы. Бог твой предназначил тебе силу. Утверди, Боже, то, что Ты сделал для нас! Ради храма твоего в Иерусалиме цари принесут тебе дары. Укроти свирепого зверя в тростнике, рассыпь народы, желающие браней. Прийдут вельможи из Египта; Ефиопия прострет руки свои к Богу. Царства земные! Пойте Бога, воспевайте Господа. Он шествует на небесах небес от века…

Ганелон допел псалом.

Мысли его были смущены.

Бог над землей и водами – вот вечность, утвержденная свыше.

Так неужели Господь в каком-то далеком неведомом будущем допустит царство еретиков – тряпичников-катаров, ремесленников, блудниц, везде сбивающихся в суетливые стада? Разве такое угодно Богу? И куда идти, если мир действительно покроется зловонными городами, подобными Константинополю? Вот он, новый Вавилон, справедливо выжженный святыми паломниками. Куда идти, если дальше опять море и опять нет берегов, а в безднах – Левиафан? И кипятит пучину, как котел. Зачем дыхание убитой Амансульты до сих пор достигает груди Ганелона, зачем ее далекий стон утверждает: все повторится, все опять повторится? Мир поднимется, и мир рухнет. Почему дальний стон Амансульты будто подтверждает: все пришло, все уйдет…

Томительная тянущая боль теснила сердце.

Ганелон задохнулся, но постепенно дыхание вернулось.

Еще минута… Сейчас всё пройдет…

Он услышал: внизу стучали».

«…грязь и кровь пропитали шерстяную рубашку. Лицо брата Одо страшно побагровело, от этого шрам на шее казался совсем белым.

– Отпусти их… – Брат Одо хотел поднять руку, но сил на это ему не хватило.

Ганелон поднял взгляд на испуганных крестьян.

– Коня оставьте во дворе, – приказал он.

И спросил:

– Где вы подобрали брата Одо?

Крестьяне переглянулись, испуганно сжимая в руках смятые красные шапки.

– Мы нашли его лежащим на пыльной дороге. Наверное, он скакал со стороны Барре. Он говорит, в Барре пришли солдаты.

Ганелон отпустил крестьян и с болью наклонился над братом Одо.

Почувствовав взгляд, брат Одо медленно растворил глаза. Даже это потребовало от него немалых усилий. Но вот странно, зеленые, круглые, близко посаженные к переносице глаза брата Одо были полны не только страдания, они были полны еще и торжества. Истинного торжества! Еще никогда брат Одо так сильно не походил на Христа с барельефа, украшающего наружную заднюю стену Дома бессребреников. Даже брови, взметенные вверх страданием, округлились.

– Потерпи, – ласково сказал Ганелон, разрывая пропитанную кровью рубашку. – Ты сильно разбился. И добавил, экономя силы раненого: – Молчи, молчи. Сам вижу. Это обломок стрелы. Кто ее выпустил?