Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

– Итак…

– Даже не знаю, мадам, – пожал плечами Ла Ир. – Тут бы чудесное что-нибудь не помешало.

– Кое о чём уже позаботились. Но оно будет иметь силу только после личной встречи с Шарлем.

Ришемон потёр лоб рукой.

– Может просто, пойти к нему и сказать…

– Нет, нет, – покачал головой Алансон. – Только вчера, в разговоре, Шарль сказал, что верит Ла Тремую, как себе, потому что мало кто при дворе желает ему добра так бескорыстно.

Рыцари за столом громко фыркнули.

– Это, скорее, печально, господа, – слишком безразличным голосом заметила мадам Иоланда. – Шарль взрослеет, а его нетвёрдое положение, к великой нашей горести, заставляет приближать к трону людей, играющих на самых низменных его чувствах и потребностях, не жалея, при этом, ничего, и никого. И, если подсовывание собственной жены считается у нас бескорыстием, то королевство, действительно, нужно спасать.

Рыцари потупились. Мадам Иоланда явно сказала больше, чем собиралась. Но, почему-то, именно эта её слабость расположила их более всего. Возможно потому, что сквозь броню несгибаемой королевы Сицилии, могущественной герцогини, королевской тёщи и дальновидного стратега проступил, наконец, образ страдающей женщины, обманутой в своих надеждах и, фактически, преданной тем, ради кого она столько лет трудилась, не покладая рук.

– Давайте так, – мягко предложил Алансон. – Зная, как Шарль любит развлечения, предложим ему вполне невинную забаву… Розыгрыш. Пусть пригласит Деву в замок, сам смешается с толпой придворных, а на трон посадит кого-нибудь другого, но в своей одежде…

– Шутовство, – пробормотал Ришемон.

– Зато, на это он пойдет. И Ла Тремую рот можно заткнуть – дескать, проверка! Сумасшедшая, или самозванка упадёт на колени перед троном, а Божья посланница – только перед дофином, к которому её послали… По-моему, неплохая идея!

– По-моему, тоже, – сердито сказала мадам Иоланда. – Не Бог весть что, да и не так всё это должно было свершиться, но, когда при дворе верховодят хитрые шуты, только, ещё более хитрым шутовством и можно чего-либо добиться.

Она встала.

– Благодарю вас, господа. Я не ошиблась, выбрав именно вас для этого дела. И совет получила, и, отчасти, сняла со своей души тяжкий груз ответственности. Теперь я верю – всё обязательно получится…

– Ты плохо подаёшь, Санлиз, и на подачах теряешь очки. Надеюсь, это не поддавки?

Филипп Бургундский подхватил полотенце, поданное слугой, и вытер напотевший лоб.

– Давай-ка ещё партию. И без верноподданичества.

Совершенно замотанный Гектор де Санлиз тяжело дышал, поэтому в ответ смог только вяло улыбнуться.

После вчерашнего бала в честь… чего-то там, он провёл бурную ночь с одной из фрейлин, что в его возрасте было, пожалуй, уже тяжеловато. И утром пробирался по замку с одной мечтой – отоспаться. Но, на свою беду, налетел на герцога Филиппа, который не мыслил утра без хорошей партии в теннис с любым, кто подвернётся под руку. Пришлось Санлизу брать в руки ракетку и плестись в зал для игр, проклиная годы, фрейлину и вчерашнее бургундское.

– Давай, давай! – подзадорил герцог. – Хороший воин хорош во всем!

– Увы, ваша светлость, я вынужден просить о пощаде. Силы мои на исходе, и третья партия удовольствия вам не доставит.

– Глупости какие! – Филипп, не глядя, отбросил полотенце. – Я ещё в детстве считал, что выносливее Санлиза никого нет.

– С тех пор вы сильно повзрослели, герцог, чего не скажешь обо мне, – пробормотал граф себе под нос и потянулся за мячом.

Он совсем было уже собрался умереть на проклятом корте, но тут двери распахнулись, и вбежавший слуга почти повис на ограждающей зрителей сетке.

– Ваша светлость! Епископ Бовесский только что приехал и просит о немедленной аудиенции!.. Он в большом волнении, поэтому я позволил себе…

– А, чёрт!

Отброшенная ракетка полетела за полотенцем.

– Тебе повезло, Гектор, – сказал Филипп, выходя из зала и, на ходу снимая мокрую от пота рубашку. – Скажи спасибо епископу, иначе я бы поквитался с тобой за ночное распутство…

Санлиз шумно выдохнул, вознес хвалу Господу, а заодно, и Кошону, и поплёлся в свои покои отсыпаться…

* * *

Бледный до синевы епископ Бовесский мерил шагами покои герцога Филиппа и нервно теребил обеими руками письмо, из-за которого вчера так взволновался, что кинулся в дорогу, невзирая на всякие неотложные дела в своей епархии.

Всё только-только стало так хорошо налаживаться! Ла Тремуй, как ближайший советник короля, вполне готов был начать переговоры. И, ей Богу, дела с ним можно было иметь, потому что человек, сумевший отодвинуть от трона герцогиню Анжуйскую, внимания, несомненно, заслуживал. И внимания самого пристального.

Епископ отлично понимал мотивы, побудившие графа обратиться за тайной поддержкой к Бургундии. Понимал, разделял и, конечно же, уважал, потому что сам на месте Ла Тремуя поступил бы так же… Впрочем, он и на своём преуспел немало. И на переговоры эти возлагал надежды большие, очень большие! Уж если дофин, до сих пор гордо задиравший голову, настолько припёрт к стенке, что готов просить помощи, значит выгоду из этого надо черпать полными горстями! У епископа и план уже был готов, сотканный продуманно, скрупулёзно, в котором красная нить приоритетных интересов герцога Филиппа проходила по канве личных интересов самого епископа. И, надо отдать ему должное, себя Кошон не обделил ни в чём!

Но, вот письмо!

Страшного пока, конечно, ничего нет. Но перспективы…

Перспективы просматривались не просто неважные – катастрофические!

Поэтому, едва на пороге появился герцог Филипп, Кошон бросился к нему с отчаянными словами:

– Ваша светлость! Всё пропало!

Филипп, застегивающий последние пуговицы на камзоле, который надел по дороге, только стрельнул в сторону преподобного отца глазами, потом выпрямился, поправил ворот, взмахом руки отослал слугу и, дождавшись, когда дверь за ним закроется, тихо спросил:

– Что вы так кричите, епископ? Вы уже переполошили половину замка. Разве есть повод для такой паники?

Кошон протянул письмо.

– Прочтите и оцените сами, Филипп. Пока, может, и нет особого повода, но, если заглянуть дальше.., если оценить перспективы, волноваться нам с вами есть от чего! И лучше сделать это сейчас, чем бессильно кусать локти потом!

Герцог взял письмо. Епископ редко позволял себе называть его по имени, только в особенных случаях. Так что, судя по всему, к письму следовало отнестись со вниманием.

Читал он долго. Пару раз неопределённо хмыкнул, удивленно вскинул брови, потом свёл их к переносице. А когда дочитал, окончательно нахмурился, сел в кресло, медленно и очень аккуратно свернул письмо, явно обдумывая прочитанное, и, не глядя на Кошона, сердито обронил: