Дмитрий Романовский - Королевство Хатуту

– Добрый день, мсье Антуан, – сказал мужчина.

Когда Поль вошел в гостиную, хозяйка с улыбкой сказала:

– Добрый день, дорогой Антуан. Подождите немного, Жанет переодевается.

Можно было и не ждать Жанет, и Поль оглядел других девушек, сидящих на диване. Его взгляд остановился на крашеной блондинке с большим носом и большим бюстом. Но откуда-то сзади подошла Жанет в красном бархатном платье.

– Добрый день, Антуан. Хотите кофе?

– Нет, спасибо.

И Поль показал на боковую дверь в коридор. Комната была маленькой, и большая кровать с зеркалом в ногах занимала почти все пространство. У кровати на стуле стоял проигрыватель. Жанет, раздеваясь, опустила на пластинку звукосниматель.

– Зачем? – спросил Поль.

– Теперь это модно.

Это был современный джаз. Поль не любил джаз, потому что в нем были саксофоны, а у них противный звук.

– Я не люблю джаз, – сказал он.

– Классику? – спросила Жанет.

– Лучше оперетту.

– У нас этого нет. Может быть, Болеро? – спросила Жанет.

– Ладно, – согласился Поль. – Раздевайся скорее.

Сам он уже был раздет и надевал презерватив. У Жанет был еще пояс с чулками. Она раздевалась медленно, явно затягивая время. Возможно, у нее только что был другой клиент. Монотонная музыка Болеро Равеля стала раздражать. Во время полового акта Жанет театрально откидывала голову со стороны на сторону. Болеро звучало все громче, так что Поль не слышал ее дыхания. А по дыханию можно определить, притворяется женщина или нет. Он протянул свободную руку и поднял с пластинки звукосниматель. В наступившей тишине он услышал металлическое жужжание. Резко подняв голову, он увидел в стене под потолком квадратное отверстие, вероятно, недавно прорубленное. Вскочив с кровати, Поль голым бросился в коридор, рванул дверь смежной комнаты. На высокой этажерке, приставленной к стене, стоял молодой мужчина с ручной кинокамерой. Он только что вынул объектив камеры из дырки в стене, через которую снимал фильм. При появлении Поля он спрыгнул с этажерки, а Поль бросился к нему, стал вырывать у него кинокамеру. Но мужчина крепко уцепился за рукоятку. Тогда Поль ударил его крюковым ударом в челюсть и сразу выхватил у него камеру. Послышался пронзительный визг Жанет. Мужчина стал обратно вырывать у него кинокамеру, но Поль уже успел выхватить одну из касет-бабин, стал вырывать из нее киноленту. Лента легко раскручивалась, и Поль выскочил в коридор, таща за собой касету с раскручивающейся лентой. Тут он столкнулся со знакомым ему усатым охранником. И тот ударил его в скулу. Поль успел слегка отклониться, но удар усатого был все же сильным. Поль стал раскручивать за ленту касету-бабину вокруг головы и несколько раз попал касетой по лицу усатого. В коридоре появилась хозяйка. Она истерично кричала:

– Я вызвала полицию! Сейчас придут!

Поль знал: врет. Публичные дома избегают контактов с полицией. Мужчина с камерой выскочил в коридор. Поль, высоко выбросив ногу, ударил его ступней под ребра. В этот момент усатый охранник нанес прямой удар кулаком, но поскольку Поль был в состоянии прыжка, удар пришелся ему вскользь по подбородку и ключице. Усатый был плотный, мускулистый и хорошо знал приемы бокса. Но Поль был выше, и руки его были длинней. И он ответил усатому тоже прямым ударом. В челюсть.

Поражение на послевоенных выборах тяжело огорчило Уинстона Черчилля, и это огорчение он приписывал разочарованию в людях, под которыми, конечно, подразумевались англичане. Теперь можно было заняться экономическими и социальными вопросами, волнующими английских мещан, и даже пойти на некоторые уступки лейбористам, но престиж Уинстона, как признанного «архитектора победы», как именовала его послевоенная пресса, не позволял ему отказаться от размаха глобальной политики. Теперь его более устраивало положение лидера парламентской оппозиции, на котором он выжидал своего следующего звездного часа. Первым шагом возвращения в мировую политику было выступление в Вестминстерском колледже. Хотя это был провинциальный колледж провинциального американского городка Фултон с его типично провинциально сонной жизнью, на этом выступлении присутствовал президент Трумэн. И убедительная речь Уинстона Черчилля о захвате Советским Союзом половины Европы вошла в мировую историю, так же как изобретенный им термин «железный занавес». Присутствующий там американский президент уже не мог проигнорировать предложение Черчилля о создании союза между Америкой и Англией против коммунистической угрозы, а также о создании Европейского совета безопасности. О последнем Уинстон уже в развернутой форме рассказал на своем выступлении в Цюрихе и теперь готовился к первой ассамблее этого совета.

Когда Уинстону Черчиллю передали просьбу Поля Дожера о предоставлении аудиенции, он тотчас согласился и назначил время. Будучи в юности искателем опасных приключений, он сохранил эту романтическую жилку до преклонного возраста, и теперь, несмотря на то, что ему шел семьдесят третий год, был заинтригован историей подростка, потерявшегося в Океании – историей, о которой писала несерьезная пресса. Когда точно в назначенное время Дожер вошел в кабинет, Уинстон был несколько разочарован. По неясным газетным снимкам можно было предположить романтическую внешность. В реальности это был тип французского блондина. Французские блондины не имеют ничего общего ни с англо-саксонскими блондинами, ни с германскими, по Ницше, белокурыми бестиями. Они попадаются либо на севере Франции, либо восточнее Парижа, и все они обычно низкого происхождения. Лицо молодого француза не выражало ни интеллекта, ни даже способности серьезно мыслить. Длинные руки, длинные ноги, прямые плечи. Такой тип мужчин очень нравится несерьезным женщинам. Приличный синяк под глазом и синяк на подбородке гармонично довершали образ юноши. Синяки – естественный результат пьяной драки, а скорее всего драки из-за женщины. Французы. Юноша поздоровался, представился. Все это по-английски с жутким французским акцентом. Уинстон спросил по-французски:

– Мсье Дожер, может быть вы предпочитаете говорить по-французски?

– Нет, лучше по-английски. Мне это нужно для языковой практики.

Это была уже откровенная наглость: использовать Уинстона Черчилля для практики разговорной английской речи. Не скрывая недовольства, Уинстон спросил уже по-английски:

– Надеюсь, это не единственная причина, по которой вы просили аудиенции?

Молодой француз слегка усмехнулся, проявив этим эмбрион чувства юмора.

– Не единственная. Сэр, у меня к вам важное дело.