Фрол Владимиров - Пепел Клааса

«Ну, конечно, — обрадуется он. — следовало бы догадаться. Начикет задержался, потому что Юлия преподнесла ему новый сорт цветов. Долгожданный, способный хранить не только зрительные образы и звучащее слово, но и чистую мысль!»

Многие открытия Начикет утратит потому, что просыпаясь, не сможет вспомнить подробностей сновидений. Цветы впитывают лишь звук, цвет, запах или настроение, но в мире грёз Начикет будет часто встречать «книги». Люди до Катастрофы хранили знания в «книгах», запечатлевая их на поверхности гибкого материала при помощи символов. Летопись тоже представляет собой «книги». Немые знаки будут единственным источником знания о погибшем мире. Александр удивится этому обстоятельству: единицы до Катастрофы могли общаться духовно, причём таковых считали больными или опасными для общества. Иногда способность сообщать мысли без слов власть пыталась обратить в орудие шпионажа или порабощения воли подданных.

«Может, неразвитость духа и была благом в те далекие времена? — подумает Александр. — Интересно, почему тогдашнее человечество было одержимо чистыми идеями? Правда, из Летописи следует, что кое-кто использовал музыку и краски для сообщения себя другим, но большинство называло это словом „искусство“, которое, судя по родственному ему „искусственный“, кажется, обозначало нечто несерьёзное, надуманное. Основное знание, от которого зависела жизнь рода людского, передавалось именно в виде абстрактных символически изображаемых идей».

Предположение Александра подтвердится. Юлия сумеет вывести сорт чёрных тюльпанов, способных удерживать идеи.

«Они гении! — восхитится Александр. — Какое дарование у обоих!»

И ощутит себя счастливым от того, что удостоится жить в одну с ними эпоху, пользоваться их доверием, быть их другом.

Начикет предложит Александру войти в библиотеку и самостоятельно ознакомиться с результатами исследований. Сам он, возможно, придёт через семьсот ударов сердца, и они вместе продолжат работу.

Не без колебания вступит Александр под свод вестибюля Оранжереи. Со всех сторон к нему ласково склонятся алые и желтые розы, покрытые капельками росы, их приветливый шёпот наполнит душистый воздух. Пройдя шагов триста по галерее, Александр вполне настроится на цветочный лад. Он увидит Священный Зал с возвышающимся посреди него камнем, на котором располагается Образ. За главным камнем полукругом будут помещаться три камня пониже — на каждом по одной из частей Летописи: справа — Начальная, посередине — Средняя, слева — Новая. Именно она будет представлять для грядущего человечества наибольший интерес, поскольку, как предположат исследователи, Новая Летопись содержит сведения о Катастрофе. В отличие от первых двух частей, имеющих вид соединённых между собою мягких листов — что собственно и называлось «книгой» в доисторическом мире — Новая Летопись будет вырезана на деревянных дощечках.

Как выяснит Начикет, у Летописи два разных автора, причём, новый летописец, скорее всего, — прямой потомок летописца начального. Текст, запечатлённый на табличках, составлен на языке отличном от Начальной и Средней Летописей. Язык не поддастся расшифровке, потому что хронист не сможет думать на нём свободно, а сны отобразят лишь непроизвольные мысли. Причина появления нового языка после Катастрофы тоже останется невыясненной.

Но вот и Образ. Второй раз в жизни окажется Александр перед священным изображением потерянного мира. Крамольная мысль:

«Художники научились столь мастерски копировать Образ, что некоторые подражания выглядят совершеннее оригинала».

Александр погрузится в созерцание пожелтевшего листка с неровными краями.

«Нет, никакая копия не может сравниться с подлинником. Живописцы добились великолепной техники, они с точностью воспроизвели каждый штрих, но в любой копии недостает чувства реальности. Мастер, писавший Образ, видел тот мир своими глазами, осязал его, вдыхал его запахи, знал его скрытые смыслы, понимал мимолётные намёки. Это потеряно навсегда. Неужели, навсегда?»

Ничто не вызовет у Александра таких сомнений в возможности возродить древнее знание, как сопоставление подлинника с копиями.

«Даже если бы нам и удалось в мельчайших подробностях возродить внешнюю сторону утраченного бытия, всё же как далеки мы от проникновения в душу доисторического человека! К какому сословию принадлежали хронисты и живописец? Они жили в одно и то же время? Были друзьями? Или их разделяли поколения?»

Взгляд Александра будет всё глубже проникать в бездну неведомого, от дерзких предположений у него даже закружится голова:

«Ведь всё возможно, решительно всё! Почему на Образе деревья голые, а в левом нижнем углу растёт трава? Почему путник облачён в такой странный панцирь? Зачем ему палка с мехом? Что это за существо, на котором он так величаво восседает? Судя по выражению глаз, умом оно не уступало человеку. Значит, и в нём обитала Душа Мира? Или Душа Мира — вымысел? А остальные существа? Ныне из запечатлённых на Образе известны только ящерицы и змеи. Но почему ящерица такая огромная? И почему змеи оплетают лишённое кожи человекообразное существо?»

Александр перейдёт от Образа к Средней Летописи, и смущение лишь усилится. Он обратится к белым розам и закроет глаза. Потянет по́том и гарью. Александр услышит учащённое дыхание летописца. Издалека донесётся обрывистый шёпот:

— Я не верю своим глазам… Смотрю и не верю… Смотрю… и не верю… Всё разрушено… Кругом развалины… Как они могли?.. Зачем?.. Я потерял счёт дням… Зима ли, осень ли — не поймёшь… Страшно неделями не встречать ни единой живой души… А встретить ещё страшнее… Они же все сумасшедшие… Чокнутые… От них же можно ждать чего угодно!.. Куда деваться?… Надо писать, писать. Когда я пишу, я забываюсь… Что писать?… Как я опишу всё это?!.. Ужас… Ужас… Животный страх… Что будет дальше?… Да ничего не будет…

Лавина грохота прокатится по Оранжерее. Затем Александр снова услышит:

— Летают, гады. Они ещё летают… Им ещё мало… Конечно, чего им не летать, они с голода не пухнут, они наверняка запаслись жратвой… Они же всё знали… Сволочи! Подонки!

Как они могли? Мы же ни в чем не виноваты! Мы работали, смотрели телевизор, купались в море. Зачем было это делать? Кто им дал право? Кто их просил? Они нам в глаза улыбались с экранов, а сами планировали эту гнусность! Ненавижу! Ненавижу гадов!

Человек по ту сторону истории будет плакать и кричать что-то нечленораздельное. Потом успокоится и скажет:

— Хорошо, что у меня осталось хоть это. Только попробуйте отнять у меня открытку! Слышите, сволочи, только попробуйте… Вы у меня всё отняли, а это я вам не отдам. Не отдам!