Фрол Владимиров - Пепел Клааса

Тут Сергей Павлович опять спохватывается:

— Вы не согласны? — спрашивает он с подчёркнутой предупредительностью.

— Ничего не могу сказать определённого, — уклоняется Эдик, — опыта нет. Я с женой всего четыре года прожил.

— Дети есть?

— Да, сын.

— С супругой остался? Извините, что вторгаюсь так бесцеремонно.

— Да нет, ничего. С родственницей. Но, думаю, через некоторое время мы будем вместе.

— А супруга Ваша позволила ребёнку остаться с Вами?

— Мы не разводились. Она умерла.

Молчание. Сергей Павлович не стал выражать соболезнований.

— Вы знаете, Эдуард, — заговорил он снова. — Я убеждён, что Вы прожили бы со своей супругой всю жизнь вместе.

— Я тоже так думаю. А из чего Вы это заключили?

— Мне представляется, что Вы сами не такой уж индивидуалист, каким себе кажетесь.

— В жизни, может, и нет, а что касается публики и художника — законченный.

— Неужели?

— Да.

— Вы пишите?

— В смысле?

— Стихи, прозу?

— Для себя. Хотя нет-нет, да и пошлю друзьям. Правда, потом неловко становится.

— Отчего же неловко?

— Вот как раз от того, что без публики не могу. Стишки-то мои никого не обогатят, следовательно, и распространять их ни к чему, а публики хочется.

— Знаете что, я сейчас выйду на КПП, а когда мы его минуем, стану Вашей публикой.

— Ни в коем случае! — протестует Эдик.

— Не обсуждается, милостивый государь, не обсуждается.

Сергей Павлович выходит из машины и упругой походкой устремляется к будке КПП. «Вот жизнелюб! — думает Клаас, провожая старика глазами. — Что за старики пошли. Тот на кладбище фонтанировал энергией. Этот вот тоже… То ли дело мы. Дети безвременья. Как это там у Лермонтова… «К добру и злу постыдно равнодушны, в начале поприща мы вянем без борьбы…»

Сергей Павлович достаёт бумажник, нагибается к окошку и просовывает деньги. Взамен он получает чрезмерной величины квитанции.

— Сколько с меня? — интересуется Эдик, когда Сергей Павлович сел в машину.

— Бросьте, бросьте, что Вы в самом деле! Я — Ваш должник.

— Нет нет, так не пойдёт.

— Не будьте мелочны, Эдуард. Они берут плату за то, чтобы мы наслаждались красотами природы. Что ж, их можно понять, им больше не на чем зарабатывать. Мы же с Вами, друг мой, не станем разменивать впечатления на купюры, — Сергей Павлович понижает голос, выразительно смотрит на Эдика и добавляет:

— В том числе, и впечатления друг о друге.

Клаас улыбается и жмёт на газ. Машина несётся по извилистой дороге над пропастью, под скальными арками, то ныряя в туман, то выпрыгивая в потоки света и лесных ароматов.

— Тогда слушайте, — решительно говорит Эдик, потом добавляет с легкой досадой: Тяжеловесно, конечно, ну да ладно:

***

— Дорогой Вы мой, — в голосе Сергея Павловича звучит сочувственная нотка, — да какая же мука живёт в Вас!

Немного помедлив, он заключает:

— Вы её действительно любите.

Тоннель. На лобовое стекло капает вода. Выезд закрыло стадо коров. Клаас маневрирует между лениво бредущими животными. Яма. Встречная машина. Снова на воле. Сергей Павлович кивает головой и произносит со странным энтузиазмом:

— Вам просто необходимо влюбиться вновь. Я понимаю, звучит кощунственно, но вера к Вам вернётся окончательно, когда в Вашей жизни появится женщина.

Эдик морщится.

— А Вы сами-то верите в Бога? — спрашивает он, с трудом скрывая досаду.

Старик задумывается, лицо его принимает серьёзное, и несколько даже отрешённое выражение.

— Видите ли, — начинает он после довольно долгого молчания, — в традиционном смысле, пожалуй, нет. Я всю жизнь занимался прикладными науками, а это способствует однобокому развитию. Вынужден констатировать, что мне не под силу усвоить великие религиозные предания, которыми жили мои предки. Но, как всякий честный человек, я, конечно же, не могу, да и не хочу, отрицать феномены, из коих вырастают религии. Я разработал квазирелигиозную концепцию для собственного пользования, так сказать. Эдакий суррогат религии и философии. Нужно же как-то увязать абсурдность бытия и его провиденциальность, закономерности с одной стороны и чудеса — с другой, веру и разум, если хотите.

— Что же это за теория такая универсальная? Теперь я Ваша публика.

— Как Вы уже можете догадываться, я исхожу из отношений: отношений между человеком и человеком, между людьми и природой, между природой и историей.

Сознание не представляется мне индивидуальным, изолированным. Сознание суть отношение.

— Интересно.

— Да, достаточно любопытно. Ошибка западных философий в том, что сознание и человек мыслятся скорее как некие отдельные сущности, а между тем индивидуальное сознание — это ведь просто живая клетка единого психического организма. Ну, поскольку Вы более склонны к образам, чем к абстрактным понятиям, выражусь так: человек, его «я» — это лист на дереве жизни, или ветвь. Дерево растёт, развивается, у него свои растительные цели, которые мало общего имеют с устремлениями отдельных «листьев».

— Стало быть, дерево, — уточняет Клаас. — Значит, всё-таки дерево.

***