Роберт Холдсток - Лес Мифаго

— Я должен идти. Мне очень жаль, но я должен.

Я сообразил, что он надел тяжелый непромокаемый плащ и болотные сапоги на толстой подметке. — Идти? Что ты хочешь сказать?

— Мне очень жаль, Стив, но я ничего не могу поделать. — Он почти шептал, как будто в доме был кто-то еще, кто мог бы проснуться из-за шума. В бледном утреннем свете он выглядел еще более напряженным, а глаза сузились — от боли или, возможно, от беспокойства. — Меня не будет несколько дней. Ты должен справиться. Внизу я оставил лист с инструкциями: где взять хлеб, яйца и все в таком роде. И ты можешь пользоваться моими карточками, пока не получишь свои. Я вернусь довольно быстро, обещаю.

Он встал и пошел к двери. — Ради бога, Крис, куда ты собрался?

— Внутрь, — вот и все, что он сказал, а потом я услышал топот тяжелых шагов по лестнице. Какое-то время я лежал, пытаясь привести мысли в порядок, потом встал, надел халат и спустился вниз, в кухню. Его уже не было. Я бросился наверх, к окну на лестничной площадке, и увидел, как он выходит со двора и быстро идет к южной тропе. На нем была широкополая шляпа, в руке он держал длинный черный посох, на спине висел маленький рюкзак, через плечо переброшена праща.

— Внутрь чего, Крис? — сказал я вслед исчезающей фигуре, и еще долго глядел ей вслед, даже после того, как она исчезла из вида.

Я беспокойно закружил по дому. — Куда ты пошел, Крис? — спросил я его пустую спальню. Быть может Гуивеннет, потеря ее или уход… что можно понять из слов «она ушла»? И вчера вечером он ни разу не упомянул свою жену. Я приехал домой, ожидая увидеть молодую счастливую пару… а нашел обеспокоенного и изнуренного брата, живущего в заброшенном семейном гнезде.

К полудню я смирился с перспективой жизни в одиночестве; куда бы Кристиан ни пошел (и я достаточно ясно понимал, куда), какое-то время его не будет. За это время я могу много чего сделать с домом и двором, и лучше всего начать прямо сейчас, с дома. Я составил список основных починок, и на следующий день сходил в соседний городок, где заказал нужные материалы, главным образом дерево и краску, которых там было предостаточно.

Я возобновил знакомство с семейством Райхоуп, и с многочисленными окрестными семьями, с которыми когда-то был очень дружен. Потом я рассчитал кухарку, считая, что вполне могу позаботиться о себе.

И, наконец, последний короткий визит, на кладбище, с холодным сердцем.

Август перешел в сентябрь, по утрам и вечерам было прохладно. Настало мое любимое время года, поворот от лета к осени, хотя для меня оно ассоциировалось с возвращением в школу после летних каникул, не самое лучшее воспоминание.

Я быстро привык к роли хозяина дома; хотя я по-прежнему бродил вокруг лесной чащи, внимательно глядя на дороги и железнодорожные пути, и ожидая увидеть возвращающегося Кристиана, уже через неделю я перестал беспокоиться о нем и с удовольствием занимался повседневными дела: надо было кое-что построить во дворе, покрасить дом, подготовиться к суровой зиме и обрабатывать большой заброшенный сад.

Однако вечером одиннадцатого дня эта домашняя рутина была прервана настолько странным происшествием, что я не спал всю ночь, думая о нем.

Большую часть дня я провел в Хоббхерсте. Приехав домой, я легко поужинал и стал читать газеты; и вот, ближе к девяти часам, когда я уже собирался прогуляться, мне показалось, что я слышу собаку, которая не лает, а, скорее, воет. Быть может вернулся Кристиан, подумал я, но потом сообразил, что в округе нет ни одной собаки.

Я вышел во двор. Сумерки уже наступили, но было достаточно светло, хотя все дубы слились в одну большую серо-зеленую кляксу. Я позвал Кристиана; никакого ответа. Я уже собирался вернуться к газете, как от далекого леса отделился человек и направился ко мне. На коротком кожаном поводке он держал самую большую собаку, которую я видел за всю свою жизнь.

У наших ворот он остановился. Пес завыл, потом поставил лапы на изгородь и стал ростом чуть ли не с хозяина. Я занервничал, глядя то на разинутую пасть черного зверя, то на его хозяина.

Я никак не мог отчетливо разглядеть незнакомца: его лицо избороздили тени, усы свисали ниже подбородка; на нем была темная шерстяная рубашка, кожаная куртка и узкие клетчатые бриджи, спускавшиеся ниже колен. Он осторожно вошел в ворота, и я увидел его простые красные сандалии. На плече висел грубо выглядевший лук; связка стрел, перевязанная ремнем, была приторочена к поясу. В руке он держал посох, как и Кристиан.

Войдя в ворота он увидел меня и остановился. Пес вертелся позади него, облизывая пасть и тихонько подвывая. Я никогда не видел таких собак: грубая темная шерсть, узкое вытянутая морда, как у немецкой овчарки, тело, как медведя — однако ноги длинные и тонкие, как у гончей.

Человек заговорил со мной, но хотя в словах чувствовалось что-то знакомое, я ничего не понял. Не зная, что делать, я потряс головой и сказал, что не понимаю. Человек, на мгновение заколебавшись, повторил то, что сказал, с отчетливой ноткой раздражения. И пошел ко мне, таща за собой собаку за шиворот, чтобы не дать ей натянуть поводок. С неба лился слабый свет, и в полутьме мне показалось, что с каждым шагом он становится все больше. Зверь глядел на меня голодным взглядом.

— Что ты хочешь? — спросил я по возможности твердым голосом, хотя больше всего мне хотелось сбежать в дом. Человек остановился в десяти шагах от меня, и опять заговорил, на этот раз сделав рукой, в которой держал посох, такое движение, как если бы поднес ложку ко рту. Теперь я понял.

— Жди здесь, — сказал я, утвердительно кивнув, и вернулся в дом за куском холодной свинины — моей едой на следующие четыре дня. Не самый большой кусок, но вполне достаточный для человека и собаки. Я взял мясо, полбуханки хлеба, кувшин пива и вынес во двор. Незнакомец сидел на корточках, пес лежал рядом с ним, скорее недовольный, как мне показалось. Я попытался подойти к ним, но собака зарычала, а потом залаяла так, что мое сердце забилось как ненормальное и я едва не выронил все подарки.

Человек прикрикнул на зверя и что-то сказал мне. Я оставил еду там, где стоял, и отошел. Ужасная парочка подошла к ней и присела, собираясь есть.

Человек поднял мясо и я увидел шрамы на его руке, бегущие по могучим мускулам. И почувствовал резкий кислый запах, запах пота и мочи, смешанный с вонью гниющего мяса. Меня затошнило, но я сдержал себя и заставил себя глядеть, как незнакомец рвет свинину зубами, жадно и быстро глотая ее. Пес смотрел на меня.

Через несколько минут человек перестал есть, посмотрел на меня и, не отрывая от меня почти вызывающего взгляда, бросил остаток своему зверю; собака громко зарычала и набросилась на мясо. Она жевала, крушила кости, давилась и за несколько минут сожрала все; в это время незнакомец аккуратно — и без видимого удовольствия — пил пиво и пережевывал кусок хлеба.