Елена Асеева - Коло Жизни. Бесперечь. Том первый

– Таислав снарядить для гонца кологрива, прислать ко мне писаря и подготовить летучий корабль к отлету в Овруческую волость, отправляемся в течение ближайших двух часов. Ты остаешься в поместье за старшего, будешь бдить каждый шаг ее ясности… каждый ее вздох и желание.

Липоксай Ягы несмотря на поздний час побывав у девочки, пробудил ее и попеременно целуя и обнимая пояснил, что ему надо на неделю отбыть в Лесные Поляны. Отроковица по первому вельми тому известию расстроилась и даже как почасту делала, желая, что-то вытребовать захотела захныкать, но погодя успокоенная старшим жрецом и его объяснениями, что та поездка необходима для благоденствия всех дарицев, похлюпав носом пошла на уступки. И посему когда в ее опочивальню вошел Таислав доложивший, что гонец отправлен, голубиная почта также и летучий корабль готов к отлету, утерла нос, чтобы не огорчать любимого Ксая, и, поцеловав его в щеку, опустила голову на подушку и даже сомкнула очи, показывая всем своим видом, что намеревается уснуть.

Старший жрец накрыв девочку пуховым платочком и поцеловав в макушку, однако приметил тугую слезинку выскочившую из правого ее глаза да поспешил вон из комнаты и сам ощущая тягость внутри себя от того расставания. Тем не менее, он не смел не подчиниться велению Бога, чья требовательность, похоже, до сих пор отдавалась гудением в голове. А на широкой взлетной полосе расположенной в завершие поместья сразу за жилыми и хозяйственными постройками к отбытию его уже поджидал летучий корабль, команда, и красавцы кологривы.

Наутро Есинька проснулась довольно-таки поздно, ее нарочно, в связи с отбытием старшего жреца, не будили, дав возможность выспаться. Одначе, стоило ей открыть глазки, как она сразу вспомнила, что Ксай улетел и позвала в опочивальню Таислава, жаждая вызнать у него, отчего столь неожиданно отбыл старший жрец. Таислав несмотря на то, что имел троих сынов: пяти, трех и двух лет, и в понимании Липоксай Ягы являлся знатоком в общении с детьми, на самом деле таковым никогда и не был. Еще и потому, что большую часть своего времени проводил подле старшего жреца и приходил к себе домой весьма редко… наверно столько раз, сколько у него и было сынов. Ну, а в общение с божеством, которое эти годы росло на его глазах, и вовсе проявлял вечный трепет и страх. Посему когда Еси стала его выспрашивать о поездке старшего жреца принялся говорить столь обрывочно, съедая не только концовки фраз, но и сами обороты речи, стараясь единожды не растревожить чадо и хоть как-то справится с собственным волнением. Постоянно при сем пытаясь перевести толкование на то, что днесь в горах вельми тепло и под его неусыпным попечением, коль девочке желается, можно даже сходить на озеро. Есиславушка слушая невнятное бормотание ведуна, обидчиво кривила свои полные губки, вздыхала, и, в конце концов, вспылив, сказала, что вставать не станет, на озеро не пойдет, и будет дожидаться Ксая в ложе, после и вовсе отослав Таислава. Первый помощник вещуна, благоразумно покинув опочивальню божества, меж тем встревоженный ее угрозой, указал находящейся дотоль в коридоре няньке поднять, накормить и вывести погулять ее ясность, оно как сам с этим справиться не сумел.

Туге, конечно, удалось не только поднять божественное чадо с ложа, не только одеть, умыть, накормить, но и как знающей к ней подход, вмале вывести погулять в сад.

Ноне и впрямь день на загляденье был теплым и солнечным. Яркие лучи солнышка столь жарко пригревали землицу и водицу, что в своем дымчатом мареве они поглотили всякое движение ветра… всякое дуновение и точно саму жизнь. Оттого недвижно замершие листы на деревьях в саду не подавали признаков жизни. Они не трепыхались, не покачивались и даже, как бывает в их среде, не перешептывались. Такой же застывшей казалась вода в прудиках, лишь колыхали ее поверхностью падающие с невысоких каменных горок-водопадиков тонкие струйки, ударяясь крупными каплями о ту голубизну. Порой меж ветвями деревьев сада пролетали коричневогрудые птахи, звучно перебрасывающиеся со своим собратьями отрывистыми, звончатыми трелями. Иногды выдающие одну и ту же погудку, высокую и голосистую триль… триль. На небосводе, здесь в горах нависшем столь низко, что коль того желалось, удалось бы разглядеть синеву космоса проступающего сразу за блеклой голубизной первого слоя мироколицы, не имелось облаков. Только яро блистало светило и та самая малая кроха чревоточины, так часто тревожащая лучицу не только в жизни Владелины, но и в нынешней Есиславы.

Девочка, прогуливаясь средь деревьев яблони и груши, где в ягодене месяце уже висели плоды, хотя еще и зеленоватые, первого сбора лето, задумчиво поглядывала на стелющуюся под подошвами кот, нарочно ровно подстриженную травку, высматривая прячущиеся средь нее головки желтых лютиков. Туга и Туряк, теперь замещающий в охране божества погибшего Гостенега, остались подле скамьи, где вчера вечером сидели отроковица и вещун. Нянька присела на низкий табурет, принесенный служками для нее, а Туряк неспешно ходил повдоль каменной дорожки неотрывно следя за удаляющейся и временами теряющейся в деревах юницей. Сам обаче, не смея пойти следом, так как сие не позволило божество, с утра будучи в дурном расположение духа и желающее погулять одно. В целом Туряк, имеющий по статусу величание коадъютор синдика, не очень тревожился за чадо. Ибо сад, как и все поместье, стоило отроковице покинуть дворец по коло взяли под охрану наратники. Их всяк раз расставлял коадъютор так, чтобы они не были видны божеству, и единожды для них она находилась всегда в поле видимости. Впрочем, Туряку становилось всегда спокойнее, когда ее ясность располагалась в пределах его взора, а не как сейчас явно нарочно пряталась за деревьями. Еще лучше, чтобы чадо, в чьей божественности, после гибели Собины он не сомневался (хотя в особом статусе девочке он не сомневался никогда) словом, вообще замечательно, когда ее ясность играло в куклы, мяч или лошадок с няней, но ноне расстроенная, отъездом вещуна, Еси не желала играть.

Обряженная в шелковую золотистую рубаху с долгими рукавами, в ярко оранжевую зоновку и под цвет ей каратайку, Есислава зайдя вглубь сада и впрямь схоронилась за деревьями. Но лишь затем, чтобы расстегнуть крючки на каратайке, абы от парящей ноне духоты вельми заморилась.

– Фу! – дыхнула она, и, сняв с себя душегрейку, бросила ее на траву. – Ну и жарища.

– Ага, жарища, а ты одета точно в горы пришла стынь, – насмешливо отозвался чей-то звонкий, тонкий голосок, прозвучавший откуда-то с дерева.

Еси торопливо вскинула голову и зыркнула на размашистую крону древа раскинувшегося над ее головой. Достаточно взрослое дерево, с широким стволом и мощными ветвями нынче укрывала не только листва, но и зелено-желтые плоды. На одной из ветвей той яблони, подле самого ствола, обхватив его одной рукой, сидел, свесив вниз ноги мальчуган, обряженный в какую-то рвань, на вроде длинной, серой рубахи и шаровар, с обтрепанными краями дюже замызганную душегрейку, не имеющую застежек, да похоже, снятых с чужих ног канышей, не только разного размера, но и цвета, один черный, иной серый. Короткие волосы у мальца, соломенного цвета, лежали скомканными, слепленными от грязи и сальности прядями. Молочную кожу лица чумно покрывали бурые полосы грязи, а само оно смотрелось исхудавшим, осунувшимся. Отроку явно на вид было лет двенадцать-тринадцать, верно он не только давно не ел, но еще и прибаливал, оно как тягостно дышал ртом и утирал текущие из носа густые, желто-зеленые сопли.