Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи

Остается только аспект-император. Лишь он может найти в кровожадности Капитана достоинство. Лишь он сможет пустить его в рай.

И она тут – переменная величина, думает Мимара, припомнив уроки алгебры, усвоенные на коленях у нильнамешского учителя Йераджамана. Та самая величина, которая не поддается вычислению.

То, что делает лорд Косотер, наконец решает она, всецело зависит от желания его повелителя, его божества, каким оно ему представляется.

– У меня будет ребенок, – сообщает ему Мимара.

Непроницаемое лицо чуть дергается.

– Разве тебе не интересно узнать? – спрашивает она.

Его взор по-прежнему неотступно вперен в нее. Никто еще не внушал ей подобного ужаса.

– Ты уже знаешь… – продолжает она. – Верно?

Кажется, что всю свою жизнь она вглядывается в бородатые лица, стараясь угадать, где у этих мужчин, чья щетина царапала нежную кожу ее шеи, подбородок. В детстве это, правда, были безбородые лица жрецов и аристократов Самны. Часть пожилых нансуров из числа многочисленных придворных Императорского дворца по-прежнему брила щеки на женский лад. Но большую часть времени, как она помнит, мужчины носили бороды. И чем сильнее они украшали их, тем выше был их статус.

Лорд Косотер мало чем отличается от разбойника, даже просто бродяги. «Так и думай о нем! – беззвучно восклицает она. – Он ниже, ниже тебя!»

– Что знаю? – хрипло спрашивает он.

– Кто отец…

Он ничего не говорит.

– Скажи, Капитан, – продолжает она высоким от напряжения голосом, – почему, как ты думаешь, я бежала с Андиаминских Высот?

Даже когда он просто мигает, кажется, что веко врезается в плоть, будто та слишком податлива для такого пристального взгляда.

– Отчего девушкам вообще требуется покидать дом отчима? – задает она наводящий вопрос.

Выдумка слишком очевидна, ему стоит лишь прикинуть срок ее беременности, чтобы понять невозможность зачатия еще в Момемне. Но если подумать, разве такой человек хоть как-то может разбираться в длительности беременности, тем более от насилия, учиненного божеством? По крайней мере, мать носила всех братьев и сестер намного дольше обычного срока.

– Теперь понимаешь? Ты понимаешь, чьего ребенка я ношу…

Бога… Я ношу бога под сердцем. Теперь кажется, что одного убеждения достаточно, чтобы это стало правдой.

Еще один дар кирри.

Глаза его блеснули. От удивления и от страха. Она сдерживает радостный восклик. Его проняло. Наконец-то его лицо что-то выразило!

Его бросок был таким неожиданным и стремительным, что она даже не понимает, что происходит, пока не оказывается прижатой к земле. Широкая ладонь зажимает ей рот, закрыв пол-лица. Глаза пылают дикой яростью. Он наклоняется почти вплотную, обдавая дурным запахом изо рта.

– Никогда! – шепотом рявкает он. – Никогда больше не поминай об этом!

И в следующий момент она уже может снова двигаться, только губы и щеки саднит, а голова кружится.

Он отворачивается, возвратившись к созерцанию нечеловека. Не остается ничего другого, как только сидеть и плакать.

Отчаяние охватывает ее после столь глупого и безуспешного гамбита. Ведь это скальперы. Неумолимые. Такие люди не тратят времени на рассуждения, а женщин спрашивают лишь затем, чтобы те могли дать угодный им ответ. И без кирри они вечно балансировали на гребне порыва и расчета, безраздельно веря лишь в утоление своих желаний. Если кое-кого один лишь намек на небрежение приводит в беспокойство, таких, как скальперы, напротив, привести в сознание почти невозможно ничем, кроме крайнего бедствия. Лишь кровь – из их собственных жил – могла побудить их усомниться в чем бы то ни было.

Для них все было ясно. Лорд Косотер фанатично предан аспект-императору. Друз Акхеймион его пленник. А они шаг за шагом приближаются к Сокровищнице, чтобы ее ограбить.

И если они вовлечены в какие-то более запутанные интриги – им нет до того дела.

Настала ночь, но скальперы никак не угомонятся, все спорят. Их возбужденные голоса временами обрывает рык Капитана. Они сгрудились в нескольких шагах от нее, отбрасывая неровные тени в свете звезд. В ночь несется скрипучий смех Сарла. Отчего-то причина их спора не волнует Мимару, хотя до нее время от времени доносятся недвусмысленные упоминания «персика». Лучше думать о припасенной бритве.

Крепко связанный Акхеймион лежит подле нее, уткнувшись лицом в траву. Спит или прислушивается?

Клирик сидит, скрестив ноги, тоже неподалеку, но высокие стебли трав скрывают его колени. Неподвижный его взгляд устремлен на нее. Язык по-прежнему помнит холод его пальца.

Она медленно поднимает бурдюк с водой и выливает себе на голову. Вода теплыми ручейками сбегает вниз. Не отрывая глаз от нечеловека, она подносит бритву к мокрым волосам.

Движения ее привычны и споры. Она обривала себе голову множество раз, поскольку в Каритасале шлюхам принято было носить парик. К тому времени как посланные матерью воины явились за ней с мечами и факелами, париков у нее уже набралось одиннадцать штук.

Галиан возмущенно восклицает:

– Отправиться в путь? Это же…

Срезанные локоны собираются в спутанную груду у нее на коленях. Некоторые пряди уносит ветер, они зацепляются за стебли травы где-то позади.

Клирик бесстрастно наблюдает, два белых блика оживляют черноту его взора.

Она добавляет воды на обритую голову и энергично массирует, пока грязь на давно не мытой коже не превращается в подобие мыльной пены. Снова взявшись за бритву, она снимает остатки волос. А потом сбривает и брови.

Закончив, она сидит под неподвижным взглядом нелюдя и наслаждается прикосновениями ветерка к оголившейся коже. Тишина все длится. Клирик не шевелится, отчего воздух вокруг, кажется, вот-вот начнет сыпать искрами.

Мимара подползает ближе, прямо туда, куда упирается этот неподвижный взор. По коже бегут мурашки, словно она оголилась целиком.

– Помнишь меня? – наконец шепчет она.

– Да.

Она подносит руку к его лицу, проводит кончиком пальца по мягким губам. А затем раздвигает их, ощутив тепло внутри. Она осторожно проталкивает палец между зубными пластинами, удивившись округлости краев. Глубже, до самого языка, и проводит пальцем по средней бороздке.

«Сколько же тысяч лет?» – дивится она. И скольких он наставлял и поучал?.

Она вынимает палец у него изо рта, который теперь поблескивает нечеловеческой слюной.

– А жену свою ты помнишь?

– Я помню все, что утратил.

Она красива. И сознает это. Ведь она так походит на мать, Эсменет, самую признанную красавицу Трехморья. И бессмертные небезразличны к красоте смертных, ей это ведомо…

– Как она умерла?

Из правого глаза его выкатывается слеза прозрачной бусиной по щеке и повисает на подбородке.