Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи

Остальных он стал раздражать, порой до неприкрытой ненависти. Когда Эскелес изувечил пятого пони, Харнилас выбрал вспыльчивого молодого гиргаша по имени Барибул, чтобы отдать его пони адепту.

– Что? – вскричал молодой парень. – Не можешь идти по воздуху?

– Куйя на горизонте! – воскликнул кудесник. – Мы все умрем, если я привлеку их внимание!

– Уступи свою скотину! – рявкнул Харнилас юнцу. – Я не буду просить дважды!

Барибул подъехал ближе к командиру.

– Тогда повоюем! – заорал он. – О моем отце услышат в Высоком Ши…

Харнилас поднял копье и метнул его в горло гиргаша.

Кидрухильский ветеран пустил своего пони вокруг умирающего юноши.

– Мне плевать на ваших отцов! – крикнул он остальным с резкой решимостью в глазах. – Плевать на ваши законы и обычаи! И не считая моей миссии, плевать на вас! Только одному из нас нужно добраться до Священного генерала! Одному! И Великий Поход будет спасен- так же как и ваши отцы и их дурацкие обычаи!

Адепт, пыхтя, вскарабкался на пони Барибула с потемневшим от гнева лицом, который слабые люди напускают на себя, чтобы скрыть стыд. Остальные уже повернулись к нему спиной, продолжив путь на север. Барибул был мертв, а они слишком устали, чтобы волноваться из-за этого. Все равно он был несносным выскочкой.

Сорвил задержался, разглядывая мертвое тело в пыли. Впервые он понял всю жестокость их усилий – насколько мог представить. Наследникам грозила неминуемая гибель, и если не оставлять в стороне свое малодушие и гордыню, он умрет не только без братьев, но и без друзей.

Отряд ехал по равнине, рассыпавшись в беспорядке, за каждым пони тянулся столб пыли. Цоронга ехал один, огорченный постоянными потерями верховых. Повесив голову, он то и дело опускал веки, словно вот-вот заснет. Рот у него приоткрылся. За усталостью наступила хандра, ступор перед бесконечной дорогой.

– Я следующий, – произнес наследный принц с внезапным отвращением, когда с ним поравнялся Сорвил. – Толстяк уже положил глаз на моего Мебби. Да, Мебби?

Он запустил пальцы в гриву своего пони, украшенную плюмажем.

– Подумать только. Сатакхан Высокосвященного Зеума, ковыляющий в пыли…

– Уверен, мы выка…

– Да все отлично, – перебил Цоронга, подняв руку. – Теперь, когда подданные начнут жаловаться на свои невзгоды, я могу сказать: «А вот я помню время, когда вынужден был ковылять в одиночку по долам, кишащим шранками…».

Он засмеялся, словно увидел их побледневшие лица.

– Кто стал бы плакаться такому сатакхану? Кто посмел бы?

При этих словах он обернулся к Сорвилу, но говорил, ни к кому не обращаясь, словно полагал, что слушатель его не понимает.

– Я не Наместник! – выпалил Сорвил.

Цоронга заморгал, будто проснувшись.

– Ты теперь говоришь на шейитском?

– Я не Уверовавший король, – с нажимом повторил Сорвил. – Знаю, ты думал иначе.

Наследный принц фыркнул и отвернулся.

– Думал? Нет, предводитель. Я знал.

– Как? Откуда знал?

Изнеможение снимает все покровы и маски с людей, не столько оттого, что вежливость требует усилий, а оттого, что усталость – враг пустых разговоров. Зачастую невыспавшиеся и изнуренные глухи к обидам, которые остро задевают просто бодрствующих.

Цоронга ухмыльнулся с таким выражением, которое можно было принять только за ехидство.

– Аспект-император. Он видит людей насквозь, предводитель. Думаю, и тебя он рассмотрел вполне ясно.

– Нет, я… я не знаю, что случилось в… в…

Он притворился, что язык не слушается его, а познания в шейитском настолько скудны, что только позорят его, но слова были готовы, закреплены в тех бесконечных бдениях, что он провел с Эскелесом.

– Я не знаю, что случилось в совете!

Цоронга отвел глаза, посмеиваясь над ним, словно над младшей сестренкой.

– Я думал, все и так ясно, – проговорил он. – Изобличили двух шпионов. Двух лжецов…

Сорвил вспыхнул. Разочарование накрыло его с головой, захотелось просто закрыть глаза и упасть с седла. В голове все смешалось, завертелось в бессмысленном вихре. Земля показалась мягкой подушкой. Лучше просто заснуть на ней! А его пони, Упрямец, пусть достается Эскелесу. Он сильный. Мебби останется у Цоронги, и ему не придется хвастать своими лишениями перед ноющими подданными…

Молодой король быстро отогнал от себя эти нелепые мысли.

– Цоронга. Посмотри на меня… Прошу. Я враг твоего врага! Он убил моего отца!

Наследный принц провел по лицу, словно стараясь стереть усталость.

– Тогда почему…?

– Чтобы изжить… эту травму… раздор между нами! Изжить внутренний разлад! Или… или…

– Или что? – спросил Цоронга с равнодушным отвращением.

– Может быть, он ошибся.

– Что? – расхохотался Цоронга. – Ты оказался настолько изворотлив? Варвар? Избавь меня от этих врак, пастух! Чушь!

– Нет… Нет! Потому…

– Потому… потому… – передразнил Цоронга.

Почему-то этот укол проник сквозь оцепенение, уязвил настолько, что на глаза навернулись слезы.

– Ты бы счел меня сумасшедшим, если бы я рассказал, – сказал юный король Сакарпа надтреснутым голосом.

Цоронга посмотрел на него долгим, ничего не выражающим взглядом – оценивая.

– Я видел тебя в бою, – сказал он наконец с какой-то безжалостностью, которую применяют в разговоре, чтобы оставить другу место для слабости.

Потом, собрав все силы, заставил себя улыбнуться.

– Я уже думаю, что ты сумасшедший.

Достаточно было один раз пошутить, и трещина подозрительности, возникшая между ними, чудесным образом срослась. Людям часто не хватает разговоров вокруг да около, чтобы сойтись, но после этого они надолго запоминают, о чем шла речь.

Слишком уставший, чтобы испытывать благодарность или облегчение, Сорвил принялся рассказывать наследному принцу все, что случилось после смерти отца и падения святого города. Он поведал об аисте, опустившемся на стены за миг до нападения Великого Похода на город. Не стал утаивать, как рыдал в руках аспект-императора. Признался во всем, невзирая на стыд и проявленную слабость, зная, что при всей холодности во взгляде Цоронги этот человек больше не будет судить его, как всех.

А потом рассказал о рабе, Порспериане…

– Он… он… вылепил лицо, ее лицо, из земли. И – клянусь, Цоронга! – собрал… грязь… слюну с ее губ. И провел по моей ще…

– До совета? – изумленно спросил Цоронга, почему-то нахмурившись. – До того, как Анасуримбор назвал тебя одним из своих верных подданных?

– Да! Да! И с тех пор… Даже Каютас поздравляет меня с моим… обращением.

– Переходом в другую веру, – поправил Цоронга, склонив голову в раздумье. – Твоим переходом.

До сих пор юный король Сакарпа говорил, преодолевая утомление, которое цеплялось свинцовыми грузилами к каждой мысли, вынуждая прилагать неимоверные усилия, чтобы вытащить их на поверхность и облечь в слова. И вдруг он словно оказался в воздушном пузыре, удерживая в голове те мысли, которые готовы были кануть в бездну.